Три стервы - Титью Лекок

– Найдешь в конце концов.

Странноватая улыбка будто приклеилась к его губам.

– Или не найду, – поддалась она депрессивному порыву.

– Обязательно найдешь! Когда есть талант, когда ты хорошо делаешь свою работу… Ну, то есть, когда ты отличный профессионал, это всегда рано или поздно признают. Парижская пресса – тесный круг. Так или иначе, но люди узнают о твоей работе.

– М-м-м… Правильно ли я понимаю, что, если никто до сих пор не прибежал ко мне с приглашением в редакцию, значит, я – не лучшая? Не уверена, что твоя логика поднимет мне настроение.

– Да вовсе нет, я не то имел в виду.

После того как они съели горячее, он уговорил ее взять десерт.

– Пожалуйста, очень тебя прошу, я угощаю.

Ну и глупо он выглядит, решила она и с какого-то момента начала подозревать, что его сюрприз как-то связан с ее безработицей. Может, он нашел для нее грандиозное место? Это было бы чудом. Лучшей новостью в ее жизни. Она обещает выйти за него замуж немедля. Она дождалась, пока официант поставит перед ней шоколадный фондан, а потом не выдержала:

– Ну и?.. Где она, твоя классная новость?

– Тебе понравится. Ты будешь даже гордиться мной. Я ухожу из нашей конторы! Сегодня днем подал заявление.

Она вытаращила глаза от изумления. Он присоединяется к ней на каторге безработицы, и она должна считать это гениальным? Эма спокойно положила ладони на стол, наклонилась к нему и стала объяснять:

– Нет, но послушай, Блестер… В действительности безработица – это, чтоб ты знал, ужасно. Не спорю, тебе нелегко вкалывать на мудака, который выставил меня за дверь, но, учти, ты рискуешь совершить самую жуткую глупость, о которой сильно пожалеешь.

Улыбка Блестера стала еще чуть шире.

– Ну уж нет! Можешь не беспокоиться. Я не ухожу в никуда. На самом деле мне предложили другую работу. Платят в три раза больше… и главное… это Vanity Fair! Представляешь? Меня берут в Vanity Fair!

Эма окаменела, ложка покачивалась в ее руке, замерев на полпути между тарелкой и ртом, и из нее стекали тонкие струйки шоколада.

– Что-о-о? – У нее даже голос пропал.

– Ты же знаешь, я тебе говорил, что они собрались выпускать французскую версию и ищут дизайнеров. Я отправил им портфолио, и они пригласили меня, чтобы сообщить, что им понравилось. Больше того, они хотят меня обязательно.

– Гениально. Охренеть. Я так рада за тебя.

Ей хотелось немедленно исчезнуть. Непонятно, откуда у нее нашлись силы на восторженную улыбку.

– Не знаю, что и сказать. Фантастика.

– Ты рада за меня?

Она с усилием сглотнула слюну:

– Да.

Ей хотелось умереть. Натуральный кошмар. Она переживала сейчас самые унизительные мгновения своей жизни.

– Не могу поверить. Выхожу на работу на следующей неделе. Честно говоря, получить такое предложение в моем возрасте – это что-то невероятное. К тому же у меня появятся деньги и я смогу помогать тебе, если что.

Она покивала и произнесла несколько раз подряд “м-м-м… м-м-м…”, что могло с равным успехом сойти за выражение и восторга и страдания.

– Ну что тут скажешь. Такое э-э-э… такое счастье… Это наполняет меня радостью за тебя. Ты это заслужил. Ты – лучший дизайнер Парижа.

– Спасибо. Приятно слышать, но поаккуратнее – я в конце концов в это поверю. Кекс будешь до-едать?

Эма бросила косой взгляд на шоколадную какашку, плавающую посреди лужицы растекшегося заварного крема, скривилась от отвращения, но решительно схватила ложку, зачерпнула ею как можно больше какашки и крема и храбро засунула все это в рот. Она расправилась с десертом за четыре раза, взявшись за дело со всей, определим это так, энергией отчаяния. После такого самоубийства посредством шоколада Эма смогла разговаривать с Блестером спокойнее. Ни за что на свете она не хотела отравить ему радость, тем более из-за собственной подавленности и горечи, которая, вполне возможно, была лишь следствием гормонального сбоя. Это слишком важное мгновение, и он должен в полной мере насладиться им. Он это заслужил. Она заставила себя поздравить его, задать вопросы, обрисовать развитие его блистательной карьеры. На ее губах играла лицемерная улыбка, но навалившийся на нее страх трансформировался в мощный приступ тошноты, в рвотное цунами, угрожающе плескавшееся в животе.

Весь остаток вечера Эма старалась убедить себя не только в том, что это феноменально, но и в том, что она искренне рада за него. По всей видимости, именно радость она и испытывала в глубине души, но только совсем в глубине. Ей не терпелось остаться одной, чтобы разобраться с навалившимися на нее противоречивыми эмоциями. Ей это удалось ближе к часу ночи, когда Блестер заснул, а она лежала в темноте его спальни, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Приходилось признать: только что у них случился самый неудачный секс за всю историю их отношений. Но она знала, что по-другому и быть не могло, а также что в этом только ее вина. Единственное, что позволило бы ей сегодня достичь оргазма, это привязать Блестера и отстегать его до крови. Потому что она подыхала от зависти. Вместо этого она только вонзила ногти ему в спину, может, чуть-чуть слишком сильно, и он вскрикнул “Ой… осторожно… мне больно”. Еще бы не больно, ей хотелось убить его. Но она догадалась, что это будет неправильный ответ, и ей оставалось только злиться и ждать, пока все завершится. Она, Эма, лежа на спине, пассивно ждала, пока ее мужик кончит. Хуже того, у нее возникло легкое отвращение и раздражение, когда Блестер попытался поцеловать ее в губы и вообще старался быть нежным и смотрел на нее с любовью, пока они трахались. Она постаралась заставить его сменить позу, чтобы не видеть всех этих проявлений влюбленности, но ничего не вышло. В какой-то момент у нее даже промелькнула мысль, что, если это продлится еще минуту, она даст ему пощечину, чтобы отвалил.

В подобных ситуациях, когда, как ни крути, ничего нельзя сделать, повторяешь себе, что когда-нибудь это кончится. Именно это говорила себе Эма, вытянувшись в постели рядом с храпящим Блестером. Когда-нибудь это кончится. Пока что я в шоке, но уже завтра утром мне будет на это наплевать. Не сравнивать же свою профессиональную карьеру с Блестеровой на том лишь основании, что они работали в одной сфере, в одной и той же газете, из которой ее вышвырнули на улицу, как паршивого щенка, и теперь никто не хочет брать ее на работу, тогда как он покидает редакцию с высоко поднятой головой, поскольку его переманило известное во всем мире крутейшее издание. Это было бы полным абсурдом. И тем не менее подтверждалась догадка, промелькнувшая у Эмы, когда она рыдала у себя дома под душем после трех дней затворничества. Суть этой догадки заключалась в том, что ее жизнь – всего лишь бесконечный кошмар. Вернулось убеждение, что где-то что-то пошло наперекосяк. И это серьезно. Несколько лет все было отлично, что называется, шло как по маслу. Она была уверена, что принимает правильные решения и все складывается лучше некуда, и тут вдруг жизнь слетела с рельсов. Ее положительная энергия испарилась. Но когда? Где? Почему? Пора, наверное, прекратить возлагать вину за это на Шарлотту. Эма прокручивала случившееся за последние недели и месяцы, восстанавливала ход событий, чтобы найти, где именно она накосячила, и знать, что именно нужно будет исправить, если однажды ей вдруг представится такая возможность. Ну-ка, ну-ка, возможно, все дело в том, что у Блестера уже его пятнадцатая жизнь, тогда как у них с Фредом только вторая. Они новички в деле реинкарнации.