Нёкк - Нейтан Хилл

Разумеется, он предварительно навел справки о родительском городке, узнал, что дед его по-прежнему здесь, медленно чахнет от деменции и болезни Паркинсона в доме престарелых под названием “Ивовая лощина”. Сэмюэл договорился, что заедет туда ближе к вечеру, день же решил посвятить поискам: все разузнать, рассмотреть.

Сначала он отыскал дом, где вырос отец, – ферму на берегу Миссисипи. Потом нашел и мамин дом, небольшой старомодный коттедж с панорамным окном в одной из верхних комнат. Заехал в ее среднюю школу: ничем не примечательное здание, похожее на любую другую школу. Сделал несколько снимков. Побывал на детской площадке возле материного дома: тут тоже все было заурядно – качели, горка, турник. Сфотографировал и это. Даже заехал на предприятие “Кемстар”, где много лет работал дедушка. Завод оказался такой огромный, что не охватишь взглядом. Выстроенный вдоль реки, в окружении железнодорожных путей и линий электропередачи, он походил на опрокинутый набок авианосец. На многие километры раскинулись в беспорядке металлические конструкции и трубопроводы, печи и трубы, похожие на бункеры бетонные строения, стальные резервуары, цистерны, дымоотводы, трубы, которые, казалось, все как одна вели к массивному медному куполу в дальнем конце завода, к северу: в ясный день этот купол, наверно, сиял, как маленькое восходящее солнце. В разреженном, раскаленном воздухе сильно пахло серой, выхлопными газами, сгоревшим углем: дышать было трудно, как будто не хватало кислорода. Сэмюэл сфотографировал и завод. Резервуары и изогнутые трубы, кирпичные дымоотводы, выпускавшие в небо белые облака пара, которые растворялись в воздухе. На одном фото все заводские строения было не уместить, поэтому он обошел всю территорию и сделал панорамные фотографии. Сэмюэл надеялся, что снимки его встряхнут, наведут на свежие мысли, помогут увидеть взаимосвязь между угрюмым заводом и маминой семьей, которую с ним все это время словно связывала невидимая пуповина.

Он ехал в дом престарелых, когда ему позвонил Перивинкл.

– Здорово, дружище, – голос издателя в трубке звучал эхом, – я просто так звоню, узнать, как дела.

– Вас еле слышно. Где вы?

– В Нью-Йорке, у себя в офисе. Я включил громкую связь. У нас тут внизу сейчас проходит какой-то митинг протеста. Слышите, как орут?

– Не слышу, – ответил Сэмюэл.

– Зато я слышу, – сказал Перивинкл. – На двадцатом этаже.

– И что кричат?

– Ну, слов-то не разобрать. В основном слышно, как бьют в барабаны. Рок-опера чистой воды. Собрались в кружок и лупят в барабаны. Громко. Каждый божий день. Чего хотят – непонятно.

– То есть они против вас протестуют? Вам, должно быть, неприятно.

– Да не против меня. И не против нашей компании, если уж быть точным. Скорее против мира, который ее породил. Против многонациональности. Глобализации. Капитализма. Бьюсь об заклад, лозунги у них примерно в таком духе.

– “Захвати Уолл-стрит”.

– Вот-вот. Хотя, как по мне, название чересчур пафосное. Они захватили не Уолл-стрит, а всего лишь бетонный пятачок метрах в трехстах от нее.

– А по-моему, символичное название.

– Они сами не знают, против чего бунтуют. Как если бы наши предки-гоминиды протестовали против засухи. Вот и тут так же.

– То есть вы хотите сказать, что своими протестами они выкликают дождь.

– Ну да, такой же примитивный ответ туземцев высшим силам.

– И сколько их там?

– С каждым днем все больше. Сперва был десяток. Теперь несколько десятков. Пытаются с нами заговорить, когда мы идем на работу.

– Так, может, стоит с ними поговорить?

– Да я как-то раз попробовал. С одним парнишкой, ему от силы лет двадцать пять. Стоял возле круга барабанщиков, жонглировал мячиками. Белый, но с дредами. Каждое предложение начинал с “ну”, как будто его заело. Причем произносил это как “нэ”. Я ни слова не понял из того, что он говорил.

– В общем, разговор не получился.

– А вы когда-нибудь ходили протестовать?

– Один раз.

– И как?

– Безуспешно.

– Представляете, круг барабанщиков. Жонглеры. В деловом квартале. Полная бредятина, короче, никакой логики. Они не понимают главного: больше всего на свете капитализм любит бредятину. Вот что им нужно усвоить. Капитализм охотно поглощает любую бредятину.

– В каком смысле бредятину?

– Все самое модное, стильное. Любая мода рождается как ошибка.

– Это многое объясняет в новом клипе Молли Миллер.

– А, уже видели?

– Клевая штука, – ответил Сэмюэл. – “Нужно из себя что-то представлять”. Только я вообще не понял, о чем это.

– Как вам сказать. Раньше существовала разница между настоящей музыкой, которая шла от сердца, и попсой. Я говорю о времени моей молодости, о шестидесятых. Мы тогда прекрасно понимали, что попса совершенно бездуховна, и любили настоящих музыкантов. А теперь попса считается искренней, настоящей. И когда Молли Миллер говорит: “Я такая, какая есть”, она имеет в виду, что всем хочется славы и денег, и любой артист, который это отрицает, попросту врет. Алчность – вот единственная правда, основа основ, и прав тот, кто в этом честно признается. Это новая искренность. Никто и никогда не упрекнет Молли Миллер в том, что она продалась, потому что к этому она и стремилась.

– Я так понял, она поет о том, что, мол, будь богатым, развлекайся.

– Она апеллирует к тайной алчности слушателей и внушает им, что это нормально. Дженис Джоплин старалась вдохновить людей совершенствоваться. Молли Миллер говорит: ты мудак, и это нормально. И я ее вовсе не осуждаю. Мне просто по долгу службы положено все это знать.

– А как же жонглер? – спросил Сэмюэл. – Который с барабанщиками? Он-то и не думает продаваться.

– Он копирует протест, который видел когда-то давным-давно по телевизору. Он тоже продался, просто другой системе знаков.

– Но ведь не алчности.

– Вы ведь помните “Неистового Нормана” Шварцкопфа и “Бурю в пустыне”? Хотя вы, скорее всего, были еще ребенком. Помните “Скады”? Желтые ленточки[18], “точку невозврата”, Арсенио Холла[19], который гавкал в поддержку наших войск?

– Помню.

– Нет ничего, что не смог бы сожрать капитализм. Бредятина – его родной язык. Кстати, это вы мне звоните или я вам?

– Вы мне.

– Точно, вспомнил. Я слышал, вы встречались с матерью.

– Да, мы виделись. Я ездил к ней домой.