Западня для лорда - Маргарет Макфи

— Благодарю тебя за то, что спасла жизнь моему брату, Венеция. Тогда, в дамской комнате, я не ошиблась, говоря, что ты любишь его.

— Я люблю его больше, чем способна выразить словами, — призналась Венеция.

Повисло молчание.

Мэриэнн теребила перчатку, не торопясь уходить. Она явно хотела поговорить еще о чем-то, но не знала, с чего начать. Покусав нижнюю губу, наконец подняла глаза на Венецию и спросила:

— Он объяснил тебе почему?

На полке тикали часы, потрескивали горящие в камине угли.

— Нет. Сказал, что это не его тайна, — ответила Венеция.

— Не его. Моя.

Тут Венеция вспомнила, что Линвуд говорил ей о своей ненависти к Ротерхему: «Он причинил много зла близкому мне человеку».

— Ротерхем, — произнесла она вслух, и от нехорошего предчувствия у нее засосало под ложечкой.

— Он был твоим отцом, Венеция, а еще настоящим монстром.

— Он обидел тебя. — При этой мысли ей сделалось нехорошо.

Помолчав мгновение, Мэриэнн призналась:

— Он изнасиловал меня.

От ужаса Венеция на некоторое время лишилась дара речи, но взяла себя в руки.

— Мои соболезнования, Мэриэнн.

В этот момент Венеция осознала смысл гневных слов Мисборна и поняла, чего стоило Линвуду, да и всем им, принять в свою семью дочь Ротерхема.

— Я и понятия не имела.

— Нам удалось отлично все скрыть. В противном случае я навсегда была бы погублена.

— Как бы то ни было, в случившемся нет твоей вины.

— Нам отлично известно, как несправедливо может быть общество, клеймя женщину позором, Венеция.

— Да.

Женщины посмотрели друг другу в глаза.

— Ротерхем ускользнул на континент прежде, чем мой отец и брат сумели до него добраться. Они поклялись убить его, если он вернется. Они не думали, что он на такое отважится, а он именно так и поступил. — Последние слова она произнесла сдавленным голосом. Закрыв черные глаза, так похожие на глаза Линвуда, она сделала глубокий вдох, затем еще один. Открыв глаза, она снова стала прежней хладнокровной женщиной. — Френсис — хороший человек.

— И привык сдерживать клятвы, — спокойно добавила Венеция.

— Я хотела рассказать тебе, потому что знала: он этого не сделает. Теперь-то ты все понимаешь, Венеция, не так ли?

Венеция кивнула:

— Кажется, начинаю понимать.

— В таком случае рада, что пришла к тебе сегодня.

— И я тоже, — ответила Венеция, но не улыбнулась, потому что не знала, откровенна ли с ней Мэриэнн.

Понаблюдав за тем, как отъезжает ее экипаж, Венеция обвела взглядом комнату. Теплый осенний свет погас, сменившись холодными серыми сумерками.

Ей никак не удавалось избавиться от мысли о том, что Ротерхем сотворил с Мэриэнн. От осознания этого к горлу подступала тошнота, тело сотрясал озноб, вне зависимости от того, сколь близко она подходила к камину. Она не могла не думать о том, что сделал бы Роберт, если бы кто-то совершил надругательство над ней самой. А ведь узы, связывающие Линвуда с его сестрой, гораздо крепче тех, что связывали ее с Робертом.

Венеции не удавалось забыть боль, отразившуюся в глазах Линвуда при упоминании отцом о его вине. Когда она бросилась защищать мужа, на его лице появилось выражение благодарности, любви и чего-то еще, затронувшего потаенные уголки ее сердца. Она уважала его за то, что он сохранил тайну Мэриэнн. Он действительно человек слова, заслуживающий уважения. И она любит его. Тем не менее никак не удавалось избавиться от гнетущего ощущения в душе. Она продолжала размышлять о семейных связях, тесно переплетенных во мраке прошлого, и о тех, кто беззаветно верил в виновность Линвуда.

Венеция нервничала, и преодолеть это не помогал ни чай, ни письма, которые она писала, ни бесцельное глядение в окно. Не находя себе места, она беспокойно вышагивала по кабинету, ожидая возвращения мужа. Час был уже поздний, а его все не было. Стемнело, дождь забарабанил в окна, ветер, затянул заунывную песнь, раскачивая занавески.

Сев за письменный стол, Венеция снова стала размышлять о мраке, познакомившем ее с Линвудом, о том, что рассказала ей Мэриэнн. Как много случилось за несколько прошедших недель, они казались годами. Венеция вспомнила, как в прошлый раз сидела в темноте за этим столом. В ту ночь она пришла в поисках доказательств его вины.

Прикрыв глаза, она воскресила в памяти ужасный эмоциональный конфликт, который тогда переживала: ей хотелось отыскать пистолет и книгу, в то же время она страшилась этого. Линвуд показал содержимое своего сейфа. Он до сих пор скрывался за картиной, изображающей лошадь, гордо стоящую у конюшни. Венеции стало интересно, хранятся ли все еще театральная программка и платок в сейфе, или Линвуд выбросил их, когда узнал о ее предательстве. Не желая больше думать об этом, Венеция перевела взгляд на книжный шкаф.

Что почувствовал Линвуд, узнав, что Ротерхем ее отец? Лишь в свете признания Мэриэнн Венеция осознала, как непросто пришлось тогда Линвуду. Подумав о Ротерхеме, всегда отстраненном и угрюмом, и о любившей его женщине, которая стала ее матерью, она тут же испытала привычное чувство стыда и гнева. Ее отец монстр. Чтобы отогнать от себя эти воспоминания, Венеция принялась рассматривать стоящие на полках книги, те же, что стояли здесь и в ночь первого посещения кабинета Линвуда. Книга о созвездиях, в которой, как ей известно, имелось изображение Пегаса, стояла рядом с книгой об обитающих в Британии волках. На полке ниже точно такая же книга о волках.

Венеция почувствовала, как от сковавшего ее ужаса кровь стынет в жилах, в животе образуется пустота. Как же она раньше ничего не замечала? Волк. Это слово, казалось, прыгнуло на нее с обложки, заставив вспомнить о трости мужа с серебряным набалдашником в виде волчьей головы с глазами-изумрудами.

Взяв книгу, она положила ее на стол. Внутри будто разверзлась пропасть, ей совсем не хотелось раскрывать эту книгу, но она понимала, что должна это сделать. Дрожащими пальцами откинула обтянутую темно-синей кожей обложку.

Сердце перестало биться. Жизнь остановилась. Все, во что она верила, рассыпалось в прах. В книге не было ни именного листа, ни монограммы, указывавшей на принадлежность Линвуду или Ротерхему, только убористый, аккуратный почерк, который она слишком хорошо знала. Им были исписаны все страницы книги, оказавшейся дневником.

Венецию будто ударили под дых. Задыхаясь от неожиданности, будучи не в силах пошевелиться, она могла лишь безучастно смотреть. Все плыло перед глазами. Каким бы невероятным это ей ни казалось, такова горькая реальность.

— Боже, помоги мне, — прошептала она. — Великий Боже! — Она прижала руки к животу, силясь сдержать рвотные позывы. Никогда в жизни ей не было так плохо. — Только не это! — взмолилась она, хотя ничто на свете не могло изменить того обстоятельства, что перед ней лежал личный дневник Ротерхема.