Мой метод. Руководство по воспитанию детей от 3 до 6 лет - Мария Монтессори

Музыкальное воспитание требует осторожного методического подхода. В целом можно сказать, что маленькие дети проходят мимо даже самых хороших музыкантов безучастно, прямо как животные. Они не воспринимают изящного сочетания звуков, но, заслышав шарманщика, уличные дети собираются вокруг него и криками приветствуют тот шум, который шарманка издает вместо звуков.

Музыкальное воспитание требует соответствующих инструментов, которые так же важны, как и музыка. Кроме распознавания звуков, инструмент призван пробудить в ребенке чувство ритма и, если можно так выразиться, подтолкнуть его к спокойным и скоординированным движениям мускулов, которые уже знакомы с тишиной и неподвижностью и характерными для них вибрациями спокойствия и умиротворенности.

Мне кажется, что для этой цели лучше всего подходят струнные инструменты (быть может, что-то вроде упрощенной арфы). Вместе с барабаном и колокольчиком она образует троицу классических музыкальных инструментов. Арфа считается инструментом, выражающим «личные переживания человека». Легенда вкладывает ее в руки Орфея, народные предания – в руки фей, а в сказках на арфе играют принцессы, пленяющие сердца прекрасных принцев.

Учитель, поворачивающийся спиной к детям для того, чтобы извлечь из музыкального инструмента некие звуки (зачастую сомнительной красоты), никогда не сможет воспитать в них музыкальное чувство.

Ребенка нужно увлечь, очаровать любым доступным способом, будь то взглядом или позой. Если учительница нагнется к окружающим ее детям и не станет против воли удерживать их рядом с собой, а затем коснется нескольких струн в несложном ритме, то тогда ей удастся установить контакт не только с ребенком, но и с самой его душой. Тем лучше, если касание струн сопровождается голосом учительницы, а дети, если хотят, подпевают ей. Таким образом, учитель, видя, какие песни дети охотнее всего подхватывают, может сделать вывод о том, какие из них «наиболее пригодны для воспитания». Необходимо также соотносить степень сложности ритма с возрастом ребенка, обратив внимание на то, что под одни ритмы подпевают только более старшие дети, тогда как другие песни подхватывают даже самые маленькие ученики. Как бы то ни было, я убеждена, что для пробуждения музыкального чувства в душе ребенка вполне подходят самые обычные незамысловатые инструменты.

Я предложила директрисе миланского дома ребенка, которая сама является талантливым музыкантом, провести ряд экспериментов с целью определения музыкальных способностей наших воспитанников. Она провела ряд опытов с фортепиано и выяснила, что дети чувствуют только ритм и совсем невосприимчивы к тону. На основе ритма она сочинила несколько простых танцевальных мелодий для детей, желая изучить влияние ритма на координацию мускульных движений. К своему большому удивлению, она увидела огромный воспитательный эффект от такой музыки. Несмотря на то что ее ученики воспитывались под руководством мудрых и искусных учителей сообразно принципам свободы и самопроизвольно приводили свои поступки и движения в правильное русло, все они жили в условиях улицы и практически у всех была привычка подпрыгивать.

Будучи верным сторонником принципа свободы в воспитании и не считая подпрыгивание дурной привычкой, учительница не исправляла их.

Но вскоре она заметила, что после того, как она разнообразила и участила ритмические упражнения, дети постепенно начали отучаться от этого некрасивого движения, и в конце концов от дурной привычки не осталось и следа. Однажды она попросила детей объяснить ей, в чем причина таких изменений в их поведении. Самые маленькие только посмотрели на нее, не говоря ни слова, но зато старшие выдали несколько ответов, общий смысл которых сводился к следующему: «Прыгать нехорошо», «Прыгать некрасиво», «Прыгать неприлично».

Поистине блестящий триумф нашего метода!

Этот случай свидетельствует о том, что мускульное чувство ребенка поддается воспитанию, и более того, оно способно достичь высокой степени утонченности, если в его развитии участвует мускульная память, наравне с другими формами сенсорной памяти.

Единственный более или менее удачный эксперимент в этой области, который нам пока что удалось провести в доме ребенка, – это эксперимент с часами и шепотом. Опыт заключается исключительно в практическом наблюдении и не дает возможности точно измерить остроту слуха. Тем не менее он оказывается крайне полезным, поскольку дает примерное представление об остроте слухового восприятия ребенка.

Упражнение заключается в том, что, водворив в классе полную тишину, учитель обращает внимание детей на тиканье часов и на все другие звуки, на которые мы обычно не обращаем внимания. Затем учитель уходит в смежную комнату и начинает тихо вызывать каждого ребенка по имени. Готовясь к этому упражнению, необходимо донести до детей истинный смысл тишины.

С этой целью я провожу несколько игр в молчанку, которые удивительным образом способствуют установлению образцовой дисциплины в наших школах.

Я обращаю внимание детей на себя и на то, как тихо я могу себя вести. Я принимаю различные позы (сидя или стоя), но, замерев в какой-то одной позе, я не только ничего не говорю, но и не двигаюсь. Даже движение пальца может вызвать шум, хоть и незаметный. И дышать можно так, что нас будет слышно. Я же стараюсь соблюдать абсолютную тишину, что довольно сложно. Затем я подзываю ребенка и велю ему делать то же, что и я. Он переступает с ноги на ногу, и уже одно это движение производит шум! Он шевелит рукой, вытягивая ее вдоль подлокотника, и это тоже создает определенный шум. Даже дыхание у него не такое спокойное и бесшумное, как у меня.

Пока ребенок совершает эти движения, я время от времени делаю краткие замечания, после которых снова наступает период тишины и неподвижности, а остальные дети наблюдают за нами и слушают. Многие из них с удивлением обнаруживают, как много шума мы создаем в повседневной жизни и даже не замечаем этого. Они узнают, что есть несколько уровней тишины и что есть абсолютная тишина, когда ничто, абсолютно ничто не движется. Они в изумлении смотрят на меня, когда я стою посреди комнаты так тихо, словно «меня вообще нет». Тогда они пытаются подражать мне и даже перещеголять меня в этом, а я то и дело обращаю их внимание на то, как почти бессознательно шевельнулась чья-то нога или рука. И дети, в свою очередь, все больше стремятся достичь полной неподвижности и начинают обращать внимание на каждую часть своего тела.

Когда дети увлечены этой игрой, в классе воцаряется полная тишина, совсем не похожая на то, что мы обычно называем этим словом. Создается ощущение, будто жизнь постепенно угасает, а комната пустеет все больше и больше, словно никого в ней нет. В какой-то момент мы начинаем слышать тиканье часов, и этот звук, кажется, усиливается по мере того, как тишина становится все более полной. С улицы, со двора, который раньше казался таким тихим, доносятся всевозможные звуки: то птичка защебечет, то мимо пройдет ребенок. Дети сидят, пораженные такой необыкновенной тишиной. «Ну вот, – говорит директриса. – Никого в классе больше нет. Все дети ушли».