Гонец московский - Владислав Русанов

Оборванные селяне ринулись в атаку. Первыми, опережая хозяев (а может, не хозяев, а соратников?) стелились по снегу волки.

Де Тиссэ захохотал и запел во все горло:

– Benedictus qui venitin nomine Domini. Hosanna in excelsis…[105]

Голосище у него был под стать Вилкасу. Хотя франкский рыцарь не перевирал мотив так безбожно, как литвин.

– Agnus Dei, qui tollis peccata mundi,ona eis requiem. Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona eis requiem sempiternam…[106]

Меч храмовника обрушился на хребет самого шустрого волка.

Никита присел под прыгнувшего зверя, располосовав ему живот.

Добрян ударил топором наискось, подрубая хищника сбоку, по ногам.

– Luxaetema luceateis, Domine, cum sanctis Tuis in aetemam, quia pius est. Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis…[107]

Грязные, оборванные люди отшатнулись.

– Босеан!

Де Тиссэ, хохоча, закрутил меч над головой.

Никита вдруг почувствовал, как что-то коснулось голенища его сапога. От неожиданности он дернулся, глянул вниз. И встретился взглядом с Улан-мэргеном, выбирающимся из-под саней.

– Ты куда? – охнул парень. – Пропадешь!

– Лезь назад, дурень! – Добрян попытался ногой затолкать татарчонка обратно.

– Вот еще! – Улан ловко увернулся и вскочил на ноги, отряхивая снег со штанов.

– Убьют ведь! Прячься! – Смолянин неодобрительно покачал головой.

– Прятаться? Я – сын нойона! – Ордынец упрямо вздернул подбородок. Он поднял меч, который не так давно Никита видел в руках Гладилы.

– Ладно! – кивнул парень. – Дерись! Пусть это будет наш последний бой… Зато какой! За Русь Святую!

– За Русь! – крякнул Добрян.

– Non nobis Domine! – отозвался крестоносец.

– Урагш[108], баатуры! – срываясь на визг, выкрикнул татарин.

Враги, будто сговорившись, хотя Никита не услышал от них за все время схватки ни единого человеческого слова, обрушились со всех сторон. На крохотном пятачке у саней сразу стало тесно.

Взмывали дубины. Мелькали оскаленные пасти: волчьи и людские. Завоняло псиной и кровью. Врывался в уши многоголосый вой, и рычание заглушало хриплые выдохи оборонявшихся.

Никита еще ни разу не был в настоящем бою. В свалке, где нет места благородному искусству, которому обучал его Горазд, где главное – убить врага, и не важно, какой ценой ты достиг победы.

Парень колол, резал, рубил наотмашь по лицам, глазам и пальцам. Бил пятками, коленями, локтями.

«Кто бы вы ни были, проклятые, малой кровью вам меня не взять!»

Брат Жоффрей уже не пел. Берег дыхание. Дважды волчьи клыки доставали его и бессильные скользили по прочной кольчуге.

Добряну везло меньше. Прикрывая ордынца, он получил дубиной в плечо и теперь хрипел, тяжело переводя дух, а топор сжимал левой рукой.

Улан-мэрген дрался отчаянно, но неумело. Меч был слишком тяжел для него, привыкшего к сабле, и размахивал он им довольно бестолково. Один раз Никита едва увернулся от удара соратника.

«Лучше бы ты под санями сидел!»

Суковатый ослоп грянул в бортик саней. Взметнулись щепки.

Татарин вслепую ткнул мечом.

Широкоплечий мужик с проседью в бороде рявкнул, дернулся. Клинок, застрявший между ребер, потянулся за ним, увлекая Улана, мертвой хваткой сжимавшего рукоять.

«Как рыбу из воды…» – подумал Никита.

Рыже-подпалый волк проскочил мимо парня, не обращая внимания на острие теча, прочертившее кровавую полосу по мохнатой шкуре, и грудью ударил ордынца. Свалил мальчишку. Навис, обдавая лицо горячим, смрадным дыханием. Добрян упал на волка сверху, ударяя обухом по загривку. Они покатились по утоптанному снегу. Никита кинулся на помощь, но путь ему заступила растрепанная баба. Замахнулась корягой.

Клинком поперек горла!

Тень слева!

Никита припал на одно колено, полоснул течем наугад.

Промазал…

Добрян отбросил волка, попытался встать, но завалился на бок. Его бахтерец блестел от крови. Алые сгустки выделялись в седой бороде.

Улан-мэрген пятился по снегу, отталкиваясь каблуками.

Запах псины ударил в нос. Никита дважды ткнул кинжалами…

Свистнул меч Жоффрея.

Горячие капли на щеке.

– Га-ах!

Парень нырнул под дубину. Уткнувшись носом в грязную овчину, вонзил течи.

Отпрыгнул.

Споткнулся.

Упал на Добряна.

Откатился в сторону, ожидая удара. Сжался и замер.

Тишина…

Только хриплое дыхание. И сердце бьется натужно, гулом отдаваясь в висках.

Испуганно ржет конь.

А кто это жалобно скулит?

Улан?

А где враги?

Никита приподнялся на локте.

Осторожно огляделся.

Де Тиссэ стоял на одном колене, вонзив клинок в землю и двумя руками опираясь на эфес.

Ордынец вжался спиной в стенку воза и рыл пятками снег.

Слабо стонал смолянин. Под ним растекалась алая, исходящая паром лужа.

И больше никого.

Никого живого.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen,[109]– шептал рыцарь.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного, – перекрестился Никита. – Неужто отбились?

Улан-мэрген опасливо огляделся. И вдруг уткнулся лицом в колени. Скорчился и замер.

Лежа на холодном, утоптанном снегу, Никита думал: «Это и есть настоящее сражение? Эта мешанина из крови, клыков и стали? Столкновение звериной жестокости и человеческой ярости?»

Брат Жоффрей встал с колен, потирая поясницу. Посмотрел по сторонам: