Мой полицейский - Бетан Робертс

пухового одеяла – покрывало, которое не нужно гладить. Эти вещи я купила вместе с мебелью для спальни в «Икеа», когда мы переехали сюда. В тот момент было не до всяких мелочей, и «Икеа» помогла мне своей кампанией под названием «Выбросить ситец». Так исчезли всякие мелочи, которые я унаследовала от мамы и папы, – не то чтобы их было много: торшер с бахромой, настенное зеркало с декоративными полками, поцарапанный дубовый стол – и возник образ «Икеа». Полагаю, я хотела пустоты. Не столько попытки начать все заново, сколько отказа от участия в процессе. Возможно, было желание вообще отказаться от этого места. В итоге стены покрасили в бисквитный цвет, а вся мебель сделана из искусственного дерева того оттенка, который они называют «блонд». Это слово вызывает у меня улыбку – такое странное слово для гардероба. Блонд. Это так гламурно, так сладостно. Сногсшибательные блондинки. И сирены. И Том, конечно, хотя теперь у него седые волосы; все еще густые, но без молодого блеска.

Единственная моя экстравагантная вещь в комнате – книжный стеллаж от пола до потолка, который стоит вдоль одной стены. Я всегда восхищалась твоими книжными полками на Чичестер-Террас. Конечно, мои далеко не такие впечатляющие, как твои: они были сделаны из красного дерева и заполнены твердыми кожаными переплетами и огромными художественными монографиями. Интересно, что случилось со всеми этими книгами? В твоем доме в Суррее от них не осталось и следа, я была там около месяца назад: сначала – пытаясь найти тебя, прежде чем узнала, что ты в больнице, а затем – чтобы забрать кое-какие вещи и принести сюда. Этот дом сильно отличался от Чичестер-Террас. Как долго ты должен был прожить там в одиночестве после смерти матери? Более тридцати лет. Я понятия не имею, чем ты занимался тогда. Сосед, рассказавший мне о твоем инсульте, поведал также, что ты держался особняком, но всегда здоровался и очень внимательно расспрашивал его о здоровье, что заставило меня улыбнуться. Именно тогда я поняла, что определенно нашла подходящего Патрика Хэзлвуда.

Наконец Том остановился, сделав полный круг по комнате, и застыл перед полкой, скрестив руки.

– Это насчет Патрика, – сказала я.

Он тихо застонал.

– Марион, – сказал он, – уже очень поздно…

– Он звал тебя. На днях. Он назвал твое имя.

Том посмотрел на бежевый ковер.

– Нет. Он этого не делал.

– Откуда ты знаешь это?

– Он не называл моего имени.

– Я слышала его, Том. Он звал тебя.

Том выдохнул и покачал головой.

– У него было два серьезных инсульта, Марион. Врач сказал нам, что следующий – лишь вопрос времени. Он не может говорить. Он больше никогда не заговорит. Ты выдумываешь.

– Произошло улучшение, – сказала я, осознавая, что преувеличиваю. В конце концов, ты не сказал ни слова с того дня, как произнес имя Тома. – Ему просто нужна поддержка. Он нуждается в твоей поддержке.

– Ему почти восемьдесят лет.

– Ему семьдесят шесть.

Тогда Том посмотрел мне в лицо.

– Мы прошли через все это. Не знаю, зачем ты вообще его сюда привезла и что задумала. – Он коротко рассмеялся. – Если хочешь поиграть в няню – хорошо. Но не жди, что я буду участвовать в этом.

– У него никого нет, – сказала я.

Последовало долгое молчание. Том разжал руки и провел ладонью по усталому лицу.

– Я иду спать, – тихо сказал он.

– Ему больно, – сказала я хриплым голосом. – Ты ему нужен.

Том остановился у двери и снова посмотрел на меня, его глаза светились гневом.

– Я был нужен ему много лет назад, Марион, – сказал он.

И вышел из комнаты.

Начало лета 1958 года. Было уже жарко; школьный запах теплого молока стал невыносимым, и время детского сна было приятным занятием даже для меня. Поэтому, когда Джулия предложила нам взять оба наших класса на природу в Вудингдин, я ухватилась за этот шанс. Руководитель согласился до полудня пятницы. Мы должны были сесть в автобус, а потом идти пешком до Замковой горы. Как и почти все дети, я никогда там не была, и мысль о времени, которое можно провести вдали от обычной школьной рутины, волновала меня не меньше, чем их. Мы потратили целую неделю на рисование растений и диких животных, которых хотели увидеть: зайцев, жаворонков и других птиц, – и я заставила всех детей научиться писать слова «горн», «орхидея» и «примула». Я должна признать, Патрик, что это во многом было вдохновлено всем тем, что ты показал нам с Томом во время прогулок по острову Уайт.

Мы вышли из школы около половины двенадцатого, дети сжимали в руках пакеты с бутербродами, шли парами, Джулия – впереди, а я – сзади. День был чудесный: ветреный, но теплый; конские каштаны протягивали нам свои свечи, пока автобус ехал по шоссе в сторону Вудингдина. Милли Оливер, тихая, худенькая девочка с копной черных кудрей, от которой мне было трудно отвести взгляд в мой первый день, почувствовала себя плохо еще до того, как мы добрались до холмов. Бобби Блейкмор, мальчик с челкой, похожей на след от ботинка, сидел в хвосте автобуса и показывал язык проезжавшим машинам. Элис Рамбольд всю дорогу громко рассказывала о новом мотоцикле, который купил ее брат, несмотря на то что Джулия несколько раз шикала на нее. Но большинство детей притихли в предвкушении, глядя в окна, когда мы отъехали от города и впереди показались холмы и море.

Мы вышли на остановке на окраине деревни, и Джулия двинулась вперед по холмам. Она всегда была такой неутомимой. В то время ее неуемная энергия немного пугала меня, но сейчас я очень по ней скучаю. Она немедленно очаровала бы тебя, Патрик. В тот день на ней были саржевые брюки, легкий пуловер и те самые туфли-копытца. На шее висели ярко-оранжевые бусы, а на носу балансировали большие солнцезащитные очки в черепаховой оправе. Я заметила, что за ней следовала стайка детей, и она использовала любую возможность, чтобы дотронуться до них. Она похлопывала их по плечу, направляла в желаемом направлении, кладя руку им на спину, или становилась на колени так, чтобы быть на одном уровне с ними, держа их за локти, пока говорила. Я поклялась быть более похожей на нее в своем подходе. Я редко позволяла себе прикасаться к ребенку, но, в отличие от некоторых других учителей, естественно, не била детей и по мере развития моей карьеры не чувствовала необходимости в подобных наказаниях. Помню, что на раннем этапе мне пришлось ударить линейкой Элис Рамбольд. Она посмотрела мне