И придет волчица… - Ирина Шевченко

– Не верю, – покачал головой Эн-Ферро. – Но и силой тебя удерживать не стану. Не хватит у меня против тебя силы. Береги себя. И возвращайся.

Я вернусь. Может быть, уже к вечеру. Доберусь до границ герцогства, остановлюсь у вестового столба и задумаюсь, куда я еду и зачем, не найду ответа на этот вопрос – разверну Яшку и возвращусь в дом, где ждет меня хвостатая семейка и склеенная из осколков голубая чашка, так похожая на мою жизнь. Или отъезд затянется надолго. Не знаю. Сейчас это такая же тайна, как и то, что же заставило меня собраться в путь. Было ли это всего лишь мимолетным желанием, стремлением заполнить чем-нибудь образовавшуюся в душе пустоту, когда ушла с расплатой ненависть, или предчувствием чего-то большего и важного? Не знаю.

Перстень мага на пальце. Обсидиановый нож в мешочке на поясе. Меч-убийца в новых, сделанных на заказ ножнах. И дорога, зовущая за горизонт.

Ничего еще не предопределено, ничего не известно наверняка. Только одно:

– Я вернусь, обязательно.

…Дед говорил, что это не страшно. И совсем не больно…

Врал.

Или просто не знал всего.

Страха и в самом деле не было, но лишь потому, что боль вытеснила все чувства… Почти все… Дьери… Девочка моя… Только мысли о тебе не позволили лишиться рассудка в огненном плену. Только мысли… И надежда увидеть тебя. Хоть издали, мельком… С другим… Да, пусть так. А может… Наверное, я все-таки сошел с ума, когда, задыхаясь в дыму и давясь горячим воздухом, шептал твое имя. Потому, что подумал вдруг… Бред… И ты, и изумрудное море, и твой голос, зовущий меня через шум волн, – всего лишь бред. Но я держался за эти видения… За тебя…

А потом была темнота, непроглядная и холодная. Холодная настолько, что я с тоской вспоминал о жгучих объятиях пламени… и о твоих теплых руках…

– Ил! Ил, проснись! Да открой же ты глаза! Милый мой, хороший, ну что же ты…

Как я хотел, чтобы все это оказалось сном и ты спасла меня от него, как тогда…

– Ты бы себя видел. Весь белый, губы дрожат, руки… Смотри вот, простыню порвал. И бормочешь все время: «Лар, лар». Что это за лар такой?

Сумрак. Это на эльмарском орочьем. Лар. Сумрак.

– Сумрак – это плохо?

Глупенькая. Я и есть Сумрак…

Я не помню, как выбрался из-под завалов, но помню, как шел по утренним улицам. Помню солнце, поднявшееся над крышами домов, и боль, возвращавшуюся всякий раз, когда меня касались его лучи. Помню людей, шедших навстречу: они не видели меня, задевали плечами, если я не успевал уйти с дороги, и тогда тепло их тел обжигало не хуже огня…

Я стал опасаться солнца. Стал опасаться людей. Прятался в прохладной тени и ждал ночи. А ночью шел… И снова прятался, ждал и шел. И снова. И снова… Не знаю, сколько прошло времени и как далеко я ушел от города, опаленного губительным солнцем. Я не чувствовал усталости, не было ни жажды, ни голода. Не было мыслей – только знание, что я должен идти. Не было воспоминаний, я растерял их в дороге. И даже тебя, родная, я позабыл тогда…

А когда вспомнил… Была глубокая ночь, луна и звезды освещали пустынный тракт, по которому я брел, стремясь к рассвету достичь видневшегося впереди леса. А я вспомнил тебя. Твою улыбку, глаза, твой смех – все то, что потерял, за что отказался бороться… Затем я, должно быть, уснул, впервые за это время, и видел во сне тебя. Ты грустила… Мне подумалось тогда, что, может быть, ты грустишь обо мне, и эта мысль согрела душу… Захотелось подойти к тебе, обнять, прижать к груди и никогда больше не отпускать. Сказать, как я люблю тебя, как ты нужна мне… Но стоило сделать шаг, и ты испуганно отшатнулась, а я… Я увидел свое отражение в твоих глазах. Увидел, кем стал теперь. Чем стал…

Зыбкое облако. Серая мгла.

Я тот, кого больше нет в твоем мире, родная.

Я – память, обернувшаяся туманом.

Я – Сумрак…

Дом без Галлы изменился, и на второй день Лайс с удивлением отметил, что перемены эти к лучшему. Кард сам себе не хотел признаваться, но в последнее время присутствие сестренки его угнетало. Дело даже не в том, что она стала угрюма и молчалива, а скорее в том, что для него она превратилась в живое напоминание о погибших друзьях. Галла возвращала его в безрадостное прошлое, в то время как ему наконец-то хотелось жить будущим. Или хотя бы настоящим. Теперь был Ласси, и все остальное постепенно отходило на второй план. Нет, Эн-Ферро не отказывался от обязательств перед дочерью друга, но чем дальше, тем чаще убеждался, что она справится теперь сама и мальчишке, уже прожившему без отца восемь лет, он нужнее.

Если бы не эта дурацкая работа! Но Брайт был прав, из охотников Марега не так легко уйти. Легче было уехать из Марони, раз уж Галле не нужно больше учиться, но девушка менять место жительства не собиралась: заявила, что ей и тут хорошо. Хорошо ей! Вспоминая о наставнике-некроманте, поисками которого она втайне занималась, Лайс непроизвольно ежился. Когда узнал, хотелось на правах старшего брата стянуть ремень и выпороть безмозглую девчонку. Наверное, только ее положение остановило. Но сама она о своем ребенке думала, пускаясь в эту авантюру? А о его ребенке? О нем самом, о Маризе?

Хорошо, что все обошлось. И то, что она уехала, тоже неплохо. Волновался, конечно, но если обещание сдержит и сама никуда не влезет, ничего не случится. А у него будет время с семейными делами разобраться. Как раз появилась идея, как завязать с недавно начавшейся карьерой охотника за головами.

За ее реализацию Лайс и принялся на третий день после отъезда Галлы.

Уход из охотников Марега без уважительной причины расценивался почти как предательство. А вот изгнать из элитного подразделения с позором, естественно, и без выходного пособия, могли запросто. Жалованье Эн-Ферро не интересовало, позор тоже не особо беспокоил, а потому начал не откладывая. Сначала затеял драку с двумя парнями из другого десятка – зачинщику, как он знал, полагалось строгое взыскание, а если повторится (а оно повторится), то и желанное увольнение. Но обиженные бойцы, вопреки ожиданиям, об инциденте кому надо не донесли. То ли постыдились говорить, что не выстояли двое против одного, то ли пресловутое «своих не выдаем» сработало. В общем, испортили хорошую задумку.

А вечером, когда он уныло ковырял приготовленную Маризой яичницу – единственное, на что карди хватало кулинарных талантов, – в дверь постучали. Стоявший на пороге мужчина, немолодой уже маг, черноволосый и черноглазый, смахивающий на ворона, – видимо, тот самый азгарский некромант, которого Лайс знал по рассказам, – вежливо поинтересовался, может ли он говорить с тэсс Галлой. На заявление, что упомянутая тэсс три дня назад отбыла в неизвестном направлении, нахмурился и высказал осуждающе:

– Как можно не интересоваться судьбой собственной сестры!