Самолет улетит без меня - Тинатин Мжаванадзе

– Нину… немного, в самом деле, – растерянная Эрна не знала что и думать – неужели старуха знает об этом доме что-то такое, чего она не угадала?

– Ага, – со значением весело прищурила глаз Мама Лали. – Ты беременна!

– Нет, что вы, – сокрушенная догадкой Эрна быстро ушла с балкона и второпях добралась до спальни – ежедневный ход жизни был нарушен, она не заходила туда в то время, когда Анри облачался в костюм и выбирал галстук: ему нельзя было мешать, потому что верный галстук играл важнейшую роль в его работе.

Впервые безмятежная поверхность покрывала была нарушена повалившейся на кровать хранительницей порядка.

Тошнота стала явственной.

– Это все от внушения, ну что я за человек, ничего мне сказать нельзя, – дыша в подушку, пахнущую куриным пером, дрожала Эрна.

– Что с тобой, ты на себя не похожа, королева моя, – покосился на нее в зеркале Анри.

– Не знаю, по-моему, мне нужно выпить воды, – часто дыша, прогудела сквозь подушку Эрна.

– Можно я зайду? – всунула в дверь настороженный нос Мама Лали. – Ты же ничего не ела, в чем дело? И пахнет тебе все. Значит…

– Выйдите, ну что за манера – заходить в супружескую спальню! – в бешенстве выкрикнула Эрна и залилась слезами.

Вот оно, новое. Непоправимо новое, и нечего себя обманывать.

Все, это конец.

Теперь она навсегда привязана к этому дому, к этим запахам, к этим скучным вещам, к этому непонятному мужчине и его матери.

Господи, как это могло случиться?!

Я просила совсем не этого, Господи.

Господь смотрел на нее осуждающе, потому что она вела себя отвратительно – накричала на пожилую мать мужа, да какая разница – если бы та была не пожилая, все равно нельзя кричать, но раз пожилая, то это хуже, Господи, я не хотела, что я тебе сделала, и я точно знаю, что теперь все кончено.

– Ничего, ничего, не расстраивайся! – Анри не сердится? Не хмурит брови и не сметает скляночки на пол? Не угрожает все рассказать ее родителям, не попрекает бездельем?

Что с ним?!

Неизвестно, что хуже.

Мама Лали стояла улыбаясь.

Да что с ними, сума они все сошли, что ли? Она должна была хлопнуть дверью и вылететь прочь с причитаниями, что невестка желает ее смерти, и сын-мерзавец во всем потакает этой стерве.

Вместо этого они подходили к постели с двух сторон, и ей почудилось, что они наконец-то сговорились и готовятся ее убить. Сердце поползло к горлу, застряло там и заколотилось в стенки – помогите, кто-нибудь!

– Эрна, детка, не волнуйся. Это все пройдет, это бывает, – нечеловечески добрым голосом сказала Мама Лали. – Ты приподнимись, я тебе подложу подушки. Открой окно, Анри, что стоишь столбом?!

Эрна закрыла глаза и мысленно распрощалась с жизнью.

Ты же хотела, чтобы все переменилось.

Вот оно, настало, пришло.

Смотри теперь, это и есть твоя вымоленная новая жизнь.

Почему они стали совсем другие – неужели из-за ее беременности?

Беременности.

Слово было странноватое, овальное, как объемное ухо, но не таило в себе ничего страшного.

Это навсегда, подумала Эрна. К этому надо привыкнуть.

Лист блокнота разгладился, стал послушным и умиротворяющим, на нем ничего не хотелось писать – пока.

Хотелось обдумать, что на нем нарисовать – шариковой ручкой, мелкими штрихами, как она рисовала на уроках физики в школе, и курносый Пако смешил ее историями, рассказанными шепотом.

Эрна открыла глаза и произнесла что-то совсем невообразимое:

– Эти подушки надо выбросить. Анри, купи сегодня в датском магазине новые, четыре штуки, и заодно два новых одеяла.

Каким наслаждением было видеть их готовность бегать на цыпочках и вынести хоть весь дом на помойку – лишь бы драгоценная шкатулка с наследником не капризничала.

– Я принесу тебе воды или что-нибудь тебе приготовить? – Мама Лали смотрелась очень мило, когда стала на нижнюю ступеньку лестницы. Анри можно заставить похудеть, и купить ему нормальные джинсы, и запретить бриться каждое утро. И уж совершенно точно – перекрасить гостиную ко всем чертям. Сделать ее терракотовой и расставить глиняные кувшины по углам.

Нет, жизнь вполне можно наладить. Вполне. Надо только хорошо обдумать то, что ей предстоит, – ребенок… ребенок.

И зачем она так волновалась по пустякам?

– Сделайте мне салат из помидоров с оливками и крепкий чай, – с удовольствием отдала распоряжение Эрна и вытянулась в постели. – И там на комоде лежит мой блокнот с ручкой – заодно прихватите. Очень приятный воздух сегодня, правда?

У каждого трепла вроде меня – любителя отыгрываться за несостоявшуюся актерскую карьеру на любой беззащитной аудитории – есть мешок обкатанных историй, в которых отрепетированы каждое слово, жест и чих; но всегда остается простор для импровизации и продолжения – истории текут мне в руки прямо из жизни, персонажи знакомы, реалии близки, а все остальное – дело куража и вдохновения.

Историю про тетю Асико время от времени с удовольствием слушают в любой компании – но эта история живет на грузинском языке, в ней почти половину красоты составляют непереводимые лингвистические фокусы, особенности произношения и неподражаемый фольклор.

Частью материал впитан при личном общении, а основные эпизоды поставляет Элисо – любимая племянница тети Асико.

Мне, во всяком случае, Асико никем не приходится в смысле родства – даже тетей, однако я, как всем известно, беззастенчиво и хищно пользуюсь любой возможностью создать историю, и поэтому ломаю голову – как перевести мой обкатанный до последнего камешка рассказ с грузинского на русский, чтобы вся его прелесть не осыпалась, как пыльца с бабочкиных крыльев?

Все-таки попробую, но помните: говор тети Асико – это самый изысканный и чопорный говор светских гостиных Тбилиси, надменный и вежливый; и ни разу она не вышла из образа.

Ни разу.

– Какая я вам всем мамида?! – оскорбленно изумлялась Асико, вздергивая плечики. – Называйте меня хоть бабушкой, что ли. Или – сударыня. Что за фамильярность!

Но имя сцепилось со словом: «мамида» в переводе – сестра отца.

Хорошо, пусть будет бабушка Асико.

Вообще-то ее назвали Айше, но детское имя заменило официальное, и только табличка на входной двери слева напоминала об этом: на ней указаны имя, фамилия – девичья – и профессия, врач-гинеколог.

А справа – обычная табличка с именами жильцов квартиры: ее мужа и ее собственным.