Глаза Клеопатры - Наталья Миронова

— Ну, это ты размечталась, девка. Кто ж тебе за так чистого герыча подбросит? Знаешь, сколько тут доз? Знаешь, сколько это стоит?

— Я знаю одно, — не сдавалась Юля. — Даже при задержании на двое суток человек имеет право взять с собой зубную щетку и смену белья. И позаботиться о своей собаке.

Милиционерам до смерти не хотелось тащиться к ней домой, им нужно было сломить ее, а брошенная в запертой квартире собака давала дополнительный рычаг давления.

— Вот ты нам чистосердечное подпиши, тогда и собачкой займемся, — предложил лейтенант.

— Ничего я подписывать не буду. А вы не хотите устроить обыск у меня дома? — спросила Нина. — Может, еще что найдете.

Стражи порядка переглянулись и нехотя согласились.

— Я пойду с тобой, — сказала Юля. — Заберу Кузю.

Милиционеры хотели было протестовать, но Нина объяснила, что живет в коммунальной квартире и соседи поднимут шум, если собака будет им мешать.

Никакого обыска они и не думали делать, просто стояли посреди комнаты и глазели по сторонам, пока Нина трясущимися руками собирала свои и Кузины вещи. Их внимание привлек только собачий корм: вдруг в нем спрятаны наркотики? Юля швырнула им пакет и сказала, что купит новый. Они тотчас же утратили к нему всякий интерес.

— Куда вы ее везете? — снова спросила Юля.

— Да сказано же, в СИЗО.

— И где находится это СИЗО?

— В Печатниках.

— Я приду к тебе на свидание, — пообещала Юля.

— А вы, я извиняюсь, родственница? — с издевкой осведомился лейтенант. — Свидание дают только родственникам.

— Я буду носить передачи, — продолжала Юля. — И я найду тебе адвоката.

Нина поговорила с Кузей, велела ему вести себя хорошо и слушаться Юли. Он отчаянно вырывался, лаял, выл, огрызался, чуть не укусил сержанта, вздумавшего навести порядок, но в конце концов Юля унесла его.

А Нину отвезли в изолятор.

Она была в таком состоянии, что регистрацию, снятие отпечатков пальцев, унизительную процедуру личного досмотра перенесла как во сне. Настоящий шок настиг ее, когда она наконец переступила порог камеры. Все плыло у нее перед глазами: лица, стены, нары. Все казалось ей грязно-серым, словно и по лицам, и по стенам, и по нарам прошлась одна и та же половая тряпка. В воздухе висел грязно-серый туман. Ей что-то говорили, у нее что-то спрашивали, к ней подходили и бесцеремонно пялились на нее, заглядывали прямо в лицо, а она никак не могла сосредоточиться. Она принялась лихорадочно вспоминать все, что знала о тюрьме. Все, что когда-то читала или видела в кино.

«Главное, не показывать свой страх. Никому не верить. Вычислить «наседку»[9]. Держаться подальше от лесбиянок. Поладить со старшей по камере». Все эти мысли вихрем проносились у нее в голове, но она ни за что не могла зацепиться, стояла, как слепоглухонемая, не в силах вымолвить ни слова.

— Кончай базар! — донесся до нее чей-то властный голос. — Видите, девка первоходом, дайте хоть оклематься! А ты иди сюда, милая. Иди сюда.

Нина с трудом поняла, что это говорят ей. На непослушных, словно ватных ногах она подошла к грузной пожилой женщине, сидевшей на нижних нарах у окошка.

— Звать как? — спросила женщина.

Нина ответила.

— По какой статье?

— Меня задержали на двое суток. Мне еще не предъявили обвинения.

— Ты, девка, не финти, — рассердилась женщина. Видимо, она была тут старшей. — По приметам взяли или как?

— Мне подбросили наркотик, — сказала Нина.

— Подбросили? — недоверчиво протянула женщина. — Ты что, политическая?

— Нет.

«А ведь я, наверное, политическая, — вдруг подумала Нина. — Он же политик».

— Кто ж тебя так попалил? — продолжала расспросы женщина.

На этот вопрос Нина ответила честно:

— Я не знаю.

Она действительно никак не могла вспомнить его фамилию.

— Ладно, проверим. Сбрехала — пожалеешь. Манька, садись, пиши маляву.

Маленькая вертлявая женщина в косынке покорно села к столу.

— Чего писать-то?

— Пробить надо Нестерову. Дурь толкает или нет.

Маляву написали и отправили по веревочке через форточку.

— Ну а сама-то ты по жизни кто?

Тут Нина решила снизить свой статус. «Модельер» звучало бы слишком вычурно.

— Я портниха.

В конце концов, это тоже было правдой.

— Ну, стало быть, коллеги. Вон те нары занимай, — указала старшая на пустующие нижние нары ближе к двери.

— А прописку, прописку ей устроить! — взвизгнула одна из арестанток.

— Увянь, Поганка, дай вздохнуть человеку. А прописку устроим, не боись. Вот что, милая, дадим-ка мы тебе наряд вне очереди. Хату вымоешь.

Это был не вопрос, а приказ. Нина гордо выпрямилась. Задание не испугало ее. Недаром она всю жизнь прожила в коммунальной квартире, где жильцы по очереди убирали места общего пользования. Она умела отскребать грязь. Правда, у себя в квартире она работала в резиновых перчатках, а здесь пришлось голыми руками. Ногти «полетели» сразу. Нина о них не жалела. Отрастут. Главное, выбраться отсюда.

— Хорошо моешь, чисто, — одобрила старшая, когда она закончила уборку. — Да ты не обижайся, тут все на равных. В другой раз Поганка за тебя вымоет. Меня вот только освободили по старости моей. Ну да я полы в хате драила, когда ты еще пешком под стол ходила.

Нина выжила в тюрьме благодаря этой женщине. Звали ее Валентиной Степановной Телепневой, но в камере все называли ее просто бабой Валей. История ее была простая и страшная.

Муж бабы Вали, Борис Моисеевич Зенин, был цеховиком, директором швейной фабрики, на которой он организовал «левое» производство. Жена ему помогала. Правда, работала она не портнихой, хотя и назвала Нину коллегой, а бухгалтером. В 1976 году их арестовали вместе. Мужа Валентины Степановны приговорили к расстрелу, но он так и не сказал, где спрятал нажитые частным предпринимательством деньги. Другие цеховики на допросах торговались, пытались выкупить себе жизнь, сдавая понемногу. Правда, потом, выжав досуха, их все равно расстреливали. Зенин держался стойко: знал, что конец один. Приговор был приведен в исполнение. Валентину Степановну тоже долго таскали на допросы, но она твердила, что муж ей не доверял и, где деньги, она не знает. Ей дали десять лет. На зоне подсылали «наседок», устраивали провокации, угрожали, давили, всячески пытались сломать. Она отсидела «от звонка до звонка», так и не выдав своей тайны. Ни одна амнистия ее не коснулась.