Почти любовь - Алекс Джиллиан

на мне злющий взгляд, словно собираясь что-то сказать, но передумав в процессе, он резко разворачивается к нам спиной и молча уходит к парням.

Переглянувшись, мы с Вадиком синхронно вздыхаем и топаем к его машине. Забравшись на переднее сиденье громоздкого «Патриота», убитым голосом говорю Смоленскому адрес, и он удивленно присвистывает:

– Так это близко. Семнадцать километров рисует.

– Ага, – отрешенно киваю я.

– Странно, что Санек машину зажал, – недоумевает Вадим, заводя двигатель.

Я ничего не отвечаю, уставившись в окно. На дружескую беседу нет ни сил, ни настроения. Смоленский интуитивно это чувствует и не лезет ко мне с лишними вопросами. Какое-то время мы едем в тишине. Я потихоньку отогреваюсь, постепенно успокаиваясь и настраивая себя на позитивный лад. Кравцов, конечно, вспыльчивый, но, слава богу, отходчивый и не злопамятный. С похмелья ему будет не до обид, а я пожалею, подлечу, и он быстро сменит гнев на милость.

– Может, музыку включить? – интересуется Смоленский.

– Нет, не надо. Голова болит.

– Ты не обижайся на него, Лесь. Он сам два дня назад узнал. Нам тоже только сегодня сказал, – внезапно выдает Вадим. Повернув голову, я вопросительно смотрю на Смоленского. – Не хотел трепаться раньше времени, ждал, пока Маковецкий согласует. График операций заранее составляется, а уговор был до мая. Мог ведь и не отпустить.

– Мог… – глухо соглашаюсь я, начиная догадываться, о чем толкует Вадик.

– Да и какая по большому счету разница? – оживленно продолжает Смоленский. – Ты бы все равно до конца сессии не сорвалась. В июне приедешь, Сашка как раз квартиру найдет. Два месяца как-нибудь проживете друг без друга. Иногда это даже полезно. Не решила еще, что с институтом будешь делать? На заочное перейдешь или в Питерский вуз переведешься?

– Не решила, – скрипучим голосом выдавливаю из себя, прижимая ледяную ладонь к пылающей щеке. В груди все горит, мысли путаются, реакции подводят. Надо взять себя в руки, не быть размазней. Но вместо этого я отрешенно смотрю перед собой и ни черта не вижу. Сплошной серый туман и сверлящая боль в висках. – Когда он уезжает?

– Двадцать четвертого апреля, – помолчав, тихо отвечает Вадик. Повернув голову, бросает на меня быстрый взгляд и снова отворачивается. На минуту в салоне воцаряется гнетущая тишина. – Ты не знала, – констатирует он и нервно бьет ладонями по рулю. – Я – придурок. Извини, Олесь.

– Все нормально…

– Не нормально, – возражает Вадим. – Я думал, что он тебе сказал, и поэтому ты психанула и захотела уехать.

– Наверное, он планировал поговорить со мной после дня рождения, – предполагаю я, отчаянно убеждая себя, что все так и есть.

Двадцать четвертое апреля.

Десять дней.

Всего десять дней.

Дура, зачем уехала?

– Не сдавай меня, ладно? – смущенно просит Вадим, я рассеяно киваю. – Пусть он сам тебе расскажет. Так правильнее будет. И не придумывай себе ничего. Я Кравцова со школьной скамьи знаю. Насмотрелся на него во всех состояниях. Таким, как с тобой, никогда не видел. Любит он тебя, Олеся. Это не только я заметил. Все наши в курсе, а Маринка с Янкой тебя из вредности задевают. Они обе на него в разное время слюни пускали.

– Спасибо, Вадик. Ты – очень хороший… друг, – сдавленно бормочу, понимая, что еще слово и разревусь, как дура. – Но мне не нужно, чтобы он меня любил.

– Почему? – опешив, спрашивает Смоленский.

– Потому что у меня другие планы на жизнь, и Саша в них не входит, – тихо признаюсь я, смаргивая выступившие слезы. Внутри все бунтует против сказанных слов, но в тоже время разум твердит, что так правильно, честно и справедливо.

– Мда… дела, – почесав подбородок, Вадим замолкает, но хватает его ненадолго. – А ты не проста, Веснушка. Почему, кстати, Сашка тебя так называет?

– У меня в детстве веснушки были.

– То есть ты его давно знаешь? – снова изумляется Смоленский.

– Виделись пару раз. Наши родители знакомы.

– Ни хрена себе. Может, ты еще подумаешь, Олесь?

– Не о чем думать, Вадик. Я все решила, – отвечаю с тяжелым сердцем.

– Ясно, – сдается Смоленский, несколько раз задумчиво вздыхает. Явно хочет что-то добавить, но никак не может решиться. – Слушай, если у вас с Кравцовым всё, можно я тебе позвоню, когда он уедет?

– Зачем? – ошарашенно смотрю на Вадика.

– Сходим куда-нибудь, пообщаемся, кофе выпьем, – заметно нервничая, пожимает он плечами. – Ты мне давно нравишься. Я тебя еще на первом курсе заметил. Ты отличаешься… в хорошем смысле.

– Ну ты, блин, даешь, Вадим! Похоже, мы оба не те, кем кажемся. – с горечью выдыхаю я.

Кравцов

Открыв глаза, я не сразу осознаю, где нахожусь. По ощущениям, кровать вроде моя. Трусы на месте, никаких голых баб рядом не наблюдается. Это уже хорошая новость. Или плохая. Смотря с какой стороны посмотреть. Проснуться с Веснушкой под боком было бы гораздо приятнее, чем одному. Кто-то аспирином или рассолом голову с похмелья лечит, а мне секс гораздо быстрее помогает. Сразу мозги проясняются и расслабон накрывает. Потом часик поспать, и встаешь, как огурец. Но сегодня явно не судьба воспользоваться любимым рецептом. Олеся в очередной раз взбрыкнула неизвестно из-за чего и ускакала к родителям. Какая муха ее укусила – тайна за семью печатями. Тараканы в голове Веснушки хоть и не мадагаскарские, но размером не меньше и шипят не тише. Могла бы и договориться с ними на один день в порядке исключения, но нет. Никаких тебе бонусов, Кравцов. Даже в день рождения. Олеся будет не Олеся, если что-нибудь эдакое не вычудит. Пора бы привыкнуть и смириться, а я все чего-то жду. Как дурак.

Приподняв голову, морщусь от резкой боли в затылке и падаю обратно на подушку. Черт, я точно не в родительском доме. Значит, в квартире. Осталось только выяснить, как я сюда попал. Очертания комнаты плывут, башка трещит, как будто меня всю ночь молотили ею об стену. Хотя, хрен его знает, может быть, так и было. Не просто же так память отшибло. Угораздило же так нажраться. Последнее, что отложилось в голове – как мы все сидим за столом, Макс толкает очередной тост. Олег с Мариной собираются уезжать, а Вадик дрыхнет в кресле. Он, кстати, тоже отличился. Накидался в дрова. Ну хоть кто-то был со мной на одной волне.

Закрыв глаза, пытаюсь нашарить свой телефон. Обычно он всегда рядом. Так и есть, лежит родненький под задницей. Голосовым набором набираю Макса. Он, как ни странно, отвечает сразу:

– Салют, алкоголикам. Ты как? Жить будешь? Или скорую вызвать? – еще и издевается, и голос, сука, бодрый, довольный.

– Ты где? – хриплю я.

– У тебя, а вот ты где?

– Тоже у меня. Что я в городе делаю?

– На такси уехал, – ржет в трубку Макс. Бл*ь, зачем так громко-то?

– Зачем?

– А ты у себя спроси. Мы с Вадиком тебя пытались удержать, но куда там. Ты нас на хер послал и свалил.

– И ничего больше не сказал?

– Неа. Мы подумали, что ты к Олеське своей помчался.

Бл*ь, у меня аж сердце подпрыгивает. С перепугу забываю про звон в башке и резко сажусь. Судорожно напрягаю извилины, пытаясь вспомнить хоть что-то. А если и правда помчался? Я из-за Веснушки весь вечер загонялся. Виду, конечно, не подавал, но крыло меня не по-детски. Выбесила, заноза мелкая. Всю душу вымотала.

– Выдохни, Кравцов, не доехал ты до нее, – продолжается глумиться Макс. – Или свернул по дороге. И правильно сделал. За дурными бабами бегать – себя не уважать. Я тебе позвонил через час, с твоего телефона девчонка какая-то ответила. Сказала, что ты спишь, и пообещала присмотреть до утра.

– Бредишь, Макс? Какая еще девчонка? – откровенно охреневаю я, снова озираясь по сторонам. – Я один. Никого не… – не договорив, ошалело смотрю на вплывающую в спальню Майю с подносом в руках. Растрёпанная, довольная, в моей футболке, едва прикрывающей зад. Блядь. Что за херня творится? Откуда она тут взялась? – Перезвоню, Макс, – скинув вызов, бросаю телефон на кровать.

– Доброе утро, – приветливо мурлыкает Майя. – Как голова?

Я не отвечаю. Все происходящее напоминает похмельный бред. Виляя задницей, девушка приближается к кровати, ставит поднос на тумбочку, усаживается на постель и протягивает мне стакан с пузырящейся жидкостью.

– Выпей, полегчает, – она ободряюще улыбается, наблюдая,