Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

– Продолжайте.

– Это всё.

– Отчасти в чём-то вы правы, Фёдор Константинович. Намечается акция, и автоматическое оружие будет хорошим подспорьем. Помимо этого есть ещё новости. Место дислокации отряда почти определено, вчера я был там. Не Бристоль, но и вы не отдыхать приехали. Обустроить поможем. Савелий Силантьевич уже договорился о поставках продовольствия, на первое время он подкинет боеприпасы, а дальше у вас свободное плаванье. Вот такие планы, но возникла одна проблема, из-за которой я пригласил вас.

– Товарищ Наблюдатель, если вы о том, что бойцы на стене нацарапали, то я уже распорядился всё зашкурить и наказал виновных.

– Я по поводу Соколовского. Почему он гуляет по лесу?

– А, это я разрешил. Он белку заметил и захотел для Дайвы поймать. Жора Носов уже и колесо сделал. Девочка столько для нас сделала, вот мы и решили отблагодарить. Подарка к празднику нам купить негде, а так будет живой уголок.

– А вам не показалось, что Соколовский не только белку в лесу ищет?

– Вчера он какой-то люк обнаружил, а что?

– Скажите, а когда он присоединился к вашей группе?

Савченков задумался, стал загибать пальцы, что-то считая.

– За четыре дня до побега, – наконец ответил он, – мы собирали запас продуктов, в основном сухари. Местные жители кидали снедь через проволоку, большинство свёртков не долетало, колючка в два ряда. В этом промежутке как-то скопилось пять-шесть мешочков, узелков. Есть хотелось до боли в животе, хлеб был перед носом, но стоило протянуть руку, как охрана стреляла. Пари между собой заключали, суки. Так Володя не побоялся и сумел пролезть под проволокой и собрал продукты. После этого его и включили в группу.

– Немцы стреляли?

– Да, несколько раз, но не попали.

«Или не захотели», – подумал я про себя.

– Фёдор Константинович, как думаете, если Соколовского отправить в посёлок отнести нашему агенту посылку, справится?

– Если переодеть в гражданскую одежду, то справится.

Соколовского переодели. Овчинный тулуп, засаленный на локтях, сидел на нём немного великовато, зато хорошо грел. Заячья шапка с проплешиной на макушке, толстый свитер домашней вязки, шерстяные брюки и видавшие не один год жизни стоптанные сапоги. Не сказать, что убого, но и не настолько прилично, чтобы попавшись на вид немцу быть раздетым. Прецеденты были, замерзающие фрицы не стеснялись обирать местных жителей. С женщин сдирали пуховые платки, у мужиков обычно забирали меховые жилетки. Всё, что можно было поддеть под шинель, пользовалось особой популярностью. С Соколовского снять было нечего, разве что вещевой мешок. На этот случай в сидоре лежала чекушка самогона и шмат сала. Этим можно было пожертвовать, но ни в коем случае не принимать внутрь. Основной груз, радио, которое надо было передать, размещалось в санках, спрятанное в ящике под плотницкими инструментами. Инструкция была проста. Под видом ищущего халтуру плотника Соколовский должен был добраться до Хиславич, выйти к бывшему госпиталю со стороны реки и оставить передачу в заброшенном доме. Здание имело дурную славу в посёлке. Когда работал госпиталь, выздоравливающие немцы устроили там дом свиданий, пользуя девушек из гетто за шоколадку, бутылку вина или банку консервов. Полицаи обходили его стороной, мало ли, а немцы из комендантского взвода искали другие варианты. Так что встретиться с кем-либо из врагов шансов практически не было. Это я и объяснил гонцу, когда тот рассматривал «аусвайс», вызвавший у него сомнение.

Проводив Соколовского практически до посёлка, я устроился на опушке леса и стал ждать, слушая приёмник. Если мои опасения найдут подтверждения, то смерть предателя будет лютой, а если я ошибся, то Володя оставит радио в условленном месте и вернётся назад. Пока что он пыхтел, таща санки в горку. Прошло минут сорок, скоро смеркаться будет, я уже подмёрз, а ничего такого, указывающего на какое-то решение моего эксперимента, не происходило. Идёт себе боец из Конотопа, бурчит под нос что-то, похожее на стихи, слышно, как санки скользят. Ага, уже не слышно. Оставил саночки, идёт налегке, наверно обошёл дом и возвращается обратно. Что ж, человеку свойственно ошибаться, но окончательный вывод будет сделан только после звонка на почту. Надеюсь, Авдотья Никитична передала мою просьбу Ржецкому, и тот посмотрит со стороны, как развивались события. Прошло ещё минут десять, я уже и в бинокль, нет бойца и звуков никаких. Странно, микрофон рации в воротнике тулупа Соколовского, от него до меня метров восемьсот, даже дыхание его слышно было, а сейчас ничего. Тулуп снял? Вот блин, этого я представить даже не мог. Тулуп – страховка. Там на спине пластина взрывчатки. Случись что, мне только детонатор замкнуть. Стоп, есть звук. Господи, он облегчиться ходил, тулуп снимал, теперь надевает. Всё равно что-то не так. Стоять не надо, надо обратно топать, а он закурил. Так прошло ещё минут десять, и Соколовский пошёл, даже побежал, только не в нужную сторону.

«Стой! Стой, дурак! Да стой ты, стрельну щас!» – раздавалось в наушнике.

Володя бежал сначала к оврагу, затем упал, скатился с заледеневшей горки, где ребятня каталась на дощечках, поднялся и рванул к лесу. Преследовавший его полицай выстрелил. Мне было слышно, как Соколовский пронзительно вскрикнул, упал, прерывисто задышал, даже зарычал, сдерживая стон, продолжая уже ползти. Возле него послышались немецкие голоса и отчётливо нарастающий хруст снега. Звук затвора и ещё один выстрел.

– Что ж ты, дурилка, побёг? Теперь за тебя только триста целковых дадут.

– Дойсух, шнель, Ифан, – раздался приказ.

– Один момент, господин начальник, ща обшмонаю. Оформлю в лучшем виде.

Судя по звуку, застреливший Володю полицай стал ослаблять узел с вещевого мешка и вскоре вытащил из него сало, о чём радостно сообщил, умолчав по чекушку, хотя, как мне послышалось, щёлкнул ногтем по стеклу.

«Пора, немцы к телу не подойдут, но Володя хоть отомстит своему убийце», – решил я, снял гарнитуру и нажал кнопку.

На окраине Хиславичей раздался хлопок взрыва. Вот так моя подозрительность стоила жизни хорошему парню из Конотопа. Сокрушался ли я по этому поводу? Нет. Сейчас мы все проходим такую проверку, которая не оставляет места любому умолчанию, даже полуслова недосказанности нельзя, мысли, и те должны быть чисты. Иначе заронится в душе недоговорённость, сомнения, а там и до переоценки недалеко. И повиснет это лишним грузом, более опасным, чем тот камень, что таят за пазухой. Это в мирное время выход бойца за территорию может не приниматься как сознательное нарушение. Но теперь, когда наша земля под фашистской оккупацией, закрывать глаза на любой мало-мальски проступок непростительно. А вдруг он по чьей-то недоброй воле прогуляться пошёл? Обманул Савченкова и айда темные делишки вершить. И что для меня важнее: безопасность тридцати или жизнь одного? Да я точно так же поступлю в следующий раз, если возникнут хоть какие-то подозрения.

Даже осознавая свою правоту, до усадьбы я добрёл в подавленном настроении. Правду о Соколовском говорить не стал. Нарвался на патруль по глупости и подорвал себя гранатой. Большего знать не положено. В конце концов, дело не в точных формулировках. Придёт время, и станет понятно, почему что-то делалось так, а не иначе. Сегодня же бойцам необходимо понять, что приказ надо выполнять в точности и всякая вольница приводит к гибели. И если не уяснили они до этого простой прописной истины Устава, то пенять надо на себя.