Дом наизнанку. Традиции, быт, суеверия и тайны русского дома - Ника Марш

Смольный институт. Девушка выучилась, стала фрейлиной, а затем вышла замуж за князя Ивана Долгорукова.

В XVIII столетии юный дворянин в восемь лет должен был явиться на смотр. И затем каждые четыре года.

Это делалось для оценки возможностей недоросля: может ли он служить? Или ему надлежит преуспеть в науках? Бывало и домашнее обучение, чаще для самых состоятельных детей. Однако и им в определенный момент следовало присоединиться к ровесникам в учебном заведении. В Кадетском корпусе, например, учащиеся находились в сопровождении собственной прислуги. Это заведение вообще считалось наиболее престижным. Сохранилось прошение ученика Ивана Грекова дать ему возможность пойти в пехоту по причине… бедности. «Дворов не имею», – писал он. Для тех, кто служил или учился, бездельничанье по полдня тоже было неведомо. Достаточно взглянуть на распорядок дня учеников в Царскосельском лицее, где обучался Александр Сергеевич Пушкин:

6 утра – подъем

7:00–8:00 – уроки

9:00–10:00 – завтрак

10:00–12:00 – уроки

12:00–13:00 – прогулка на свежем воздухе

13:00–14:00 – обед

14:00–17:00 – уроки

17:00–18:00 – полдник и прогулка

18:00–20:30 – выполнение домашних заданий, в среду – танцы, в субботу – фехтование.

20:30 – ужин

22:00 – молитва, отход ко сну

Шалить и бездельничать в Царскосельском лицее категорически запрещалось. В этом заведении рассчитывали растить будущую элиту общества – представителей верхушки аристократии. Никто не должен был выделяться, и отношение ко всем было равным.

Учитель мог обратиться к ученику только на «вы». Не применяя телесных наказаний за плохое поведение, нерадивого или дерзкого воспитанника могли осмеять, оставить без ужина или заставить его надеть старую одежду. Обидно? Да. Но без унизительных розог, которые легко применялись в крестьянских или городских школах.

Воспитание девочек-дворянок было не менее строгим. Те, кого отдавали в Смольный институт, оказывались почти в казарменных условиях. И это не преувеличение. Комфортнее всего смолянкам было в XVIII столетии, когда заведение было только-только создано[41]. Императрица регулярно навещала их, вникала во все нюансы проживания, воспитания, обучения… А вот после Екатерины II русские императрицы хотя и считались покровительницами Смольного, такого серьезного внимания институту уже не уделяли. Когда Александре Федоровне, супруге Николая I, хотели рассказать о плачевном состоянии дел в Смольном, император лично вмешался и запретил: дескать, супруга его и так нездорова! Не нужно лишний раз ее тревожить! А между тем сохранились воспоминания Елизаветы Водовозовой о том, как жилось дворянкам в стенах Смольного. От некоторых правил хочется содрогнуться!

Портреты родителей ставить на личные тумбочки почему-то запрещалось. На широких подоконниках здания нельзя было увидеть ни одного живого цветка. Перемещаться разрешалось парами («Мы с Тамарой ходим парой»), при этом не позволялось громко говорить или смеяться. В стенах Смольного следовало провести… долгих двенадцать лет.

Воспитанницы давали спектакли в Институтском театре, куда приезжали представители семьи Романовых. Считается, что на одном таком представлении император Александр II и увидел в первый раз юную Екатерину Долгорукую, свою будущую морганатическую жену. Но, кроме представлений, девушки имели очень мало развлечений. Очень редко выезжали в Таврический сад на прогулку, иногда их вывозили покататься по Петербургу в экипаже. Только и всего.

Небрежность в одежде и бытовая неаккуратность становились предметами для насмешек. Бумажка, которая шуршала в руках девочки, могла быть приколота к ее платью «в назидание». Равно как и плохо заштопанный чулок. Если маленькая воспитанница просыпалась на мокрой постели (такое случалось чаще всего от холода в помещениях), то ее могли заставить пройтись в этой мокрой простыне по коридору. К слову, на холод жаловались постоянно. Елизавета Водовозова отмечала, что согреться было просто негде. Комнаты в зимнее время топились плохо, у девочек было только по одному байковому одеялу, которое не согревало. Удивительно, но в заведении для дворянок даже кормили плохо!

«В завтрак нам давали маленький, тоненький ломтик черного хлеба, чуть-чуть смазанный маслом и посыпанный зеленым сыром…. В обед – суп без мяса, а на второе – небольшой кусочек поджаренной говядины и пирожок… Утром и вечером полагалась кружка чая и половина булки».

О жесткой экономии в Смольном старались особенно не распространяться. Правда всплыла, когда в 1850-х многие ученицы стали часто и тяжело болеть. Врачи, приглашенные извне, с удивлением протирали очки: да ведь дело в недоедании! Жалобы посыпались со всех сторон, и тогдашней директрисе Леонтьевой пришлось срочно исправлять ситуацию.

Легче жилось тем девушкам, у кого имелись состоятельные родственники. Тогда они могли получить от них продукты, немного денег. Хотя официально передача купюр находилась под запретом, матери все равно изыскивали возможность дать девочкам хоть несколько рублей. Эти деньги были нужны и на покупку еды, и на подкуп институтской прислуги. Так-то девушкам следовало самим убираться в комнатах и содержать тумбочку в чистоте. Приплатив немного горничным, они избавляли себя от этого труда.

Водовозова с негодованием свидетельствовала, что обеспечение воспитанниц ложилось на плечи родителей, хотя изначально заявлялось совсем противоположное. Однако корсеты или туфли, которые выдавались бесплатно, были столь плохого качества, что проще было приобрести вещи самостоятельно. Девочки жаловались, что им вечно не хватает перчаток или гребенок. А еще некоторые воспитательницы не стеснялись зарабатывать на смолянках. Одна из классных дам по фамилии Лопырева торговала лотерейными билетами. И горе было той девочке, которая отказывалась приобрести у нее билетик.

Как и в мужском Царскосельском лицее, пробуждение начиналось в 6 часов утра. Мешкать не следовало – весь день был расписан по минутам. Не все выдерживали такой ритм. Фанни Голембиовская, одна из самых тихих и скромных учениц, даже попыталась сбежать. Девочка очень тосковала по матери, а еще не могла смириться с постоянными окриками классных дам. После неудавшегося побега Фанни ее родным отправили письмо – с сообщением о поведении дочери. Однако затем пришлось отправлять следующее – о ее смерти. Выяснилось, что от переживаний, недоедания и холода девочка заболела. Месяц проведя в горячке, Голембиовская скончалась.

Заведение не приветствовало тесного общения воспитанниц с семьями. Считалось, что изоляция полезна – девочки не отвлекаются на мирскую суету. Но выходило иначе. Смолянки отчаянно тосковали по семьям и одновременно отдалялись от них.

А как сохранить душевную близость, если в редкие часы для встречи, в присутствии воспитательниц, нельзя сказать обо всем, что наболело? К тому же девочки понимали, что их, в случае если они станут жаловаться, могут просто забрать из Смольного. А ведь семьи направляли их для получения образования, для дальнейшего движения вперед…

Правда, само обучение в XIX столетии оставляло желать лучшего. Мария Павловна Леонтьева привела