Потерянная принцесса - Алина Немирова

Лютгер, сделав повод шелковым и дав рвущемуся в атаку коню полную волю, тоже обогнал бейлербея, хотя от передних джигитов еще отставал на несколько корпусов. Он сейчас чувствовал странное облегчение. Вот все и решилось. Что сгорело, то не подожжешь.

Лишь коротко оглянулся: следует ли за ним тевтонский отряд? Еще как следует, галопом, держа строй менее плотный, чем следует при копейном рыцарском натиске, потому что копья у тех, у кого они есть – сарацинские, легкие, не для таранной сшибки на всем скаку…

И стремена коротки.

Их оружие – лук и копье; они свирепы и не знают пощады. Шум от них – как рев моря, когда они скачут на конях.

Вот, наконец, засвистели встречные стрелы, но никто не рухнул: ветер защищает лучше брони. Джигит впереди принял чуть в сторону, чтобы не споткнуться о нечто, распростертое на земле, – это оказалась лошадь, а поднимавшийся рядом с ней чужой воин был жив и, кажется, даже цел, причем стаптывать его не следовало, он ведь из тех, что бросились в схватку по зову карна, то есть как бы уже свой, хотя и сам этого еще не знает… Мимо. Только в глаза бросилось: совсем европейское лицо, даже светлокожее… И все, он позади, неважен.

До суличного тула, что на левом боку коня, в круговерти схватки, может, будет не дотянуться, поэтому сейчас Лютгер дротик извлек именно оттуда. Перегнулся в сторону, упруго напряг руку, готовясь в миг броска налить ее полной силой.

Серая тень навстречу, враждебно-стремительная, чужая. Взмах – дротику ветер почти не помеха, – тугой удар в кожаную, кажется, броню… С хриплым вскриком враг сгибается пополам.

Второй дротик сам скакнул в руку.

Эртургул позади звонким, как у юноши, голосом отдает команды – по-тюркски, не понять. Главное, что понимают его джигиты: с шумом выпустив целый рой стрел, рассеивают мчащуюся на них небольшую группу всадников. Тем прицельно бить по-прежнему мешает боковой, почти встречный ветер, а вот туранцам он сейчас союзник.

Призовите стрелков на Вавилон, всех, кто натягивает лук, расположитесь все станом вокруг него, чтобы никто не спасся… Стреляйте в него! Не жалейте стрел, ибо он согрешил против Вечного!

Cбоку бешеным аллюром налетает очередной враг, уже с поднятой для удара тяжелой саблей, готовой раскроить шлем и голову; заходит слева, чтоб Лютгеру было не с руки рубить. Сулица опущена и скрыта за конским боком, враг ее не видит, но когда рыцарь поворачивается в седле и возносит для броска руку, тот все понимает. Он умелый воин, на коне рожденный, в походах выросший, и он успевает мгновенно свеситься на бок своей лошади, закрываясь от дротика ее телом, левой рукой придерживается за холку, сгибом ноги – за невысокое седло… Лютгер уже видал такое! И именно в ногу, с двух шагов, он всаживает сулицу – глубоко, чтоб вместе с ногой и седельный арчак пробила, и в спину лошади смертельно вошла. Голос воина перекрывается диким визгом лошади, когда на всем скаку они, соединенные, пришпиленные друг к другу, летят кувырком, расшибаясь, увечась.

Я расставил тебе западню, Вавилон, и ты угодил в нее прежде, чем заметил это.

Четверо орденских полубратьев в ряд, как на ристалище, ударяют по равному количеству вражеских всадников – сносят троих, теряют одного… О дьявол, это много, нельзя идти на такой размен!

Редко ошибочность какой-то мысли бывает подтверждена столь мгновенно: тот, кто прорвался сквозь их строй, сбив с коня тевтонского мечника, поворачивает на Лютгера. Он вооружен так, что тяжелее некуда – наборный панцирь, шлем с маской, впрочем, сбитой в бою, повисшей на оборванном ремешке поверх нагрудных доспехов… даже конь его в броне… и это Лютгер тоже видел: такое конское убранство, такую маску-наличник… такое лицо, раскосое, с тяжелыми скулами и изжелта-смуглой кожей…

Хвала Всевышнему: на чьей бы стороне мы ни вступили в бой, те, против кого мы сражаемся, – точно на стороне ада.

Вот движется войско с севера; великий народ и множество царей поднимаются с краев земли.

В руке тартарина короткое копье с наконечником необычной формы, а Лютгер третью сулицу успел выхватить из тула, но не успел метнуть. Cойдясь, они перехватили древки своего оружия посошным хватом и бились на равных – а потом течение общей схватки разъединило их. Острие Лютгерова дротика оказалось смято и затуплено, пришлось его бросить.

Дальше наступил момент, когда надо промчаться меж распростертыми на земле конскими и человечьими трупами, не снижая скорости, перескочить через то, что объехать нельзя… сменив повод с шелкового на железный, резко осадить коня, вздыбить его, развернуться, снова принудить идти галопом… с силой метнуть дротик прямо вперед, ускоряя его полет за счет конского скока – а потом проскользнуть, как копейное острие сквозь прорезь забрала, в узкий просвет, образовавшийся меж сходящимися тартарскими всадниками… Все это он умел лучше многих и многих. У него получилось.

Он потянулся за последней сулицей – и тут пришло ощущение, что надо закрыть щитом лицо. Щит был круглый, окованный железом поверх буйволовой кожи, по сарацинским меркам большой, так что закрыл он не только голову, но и туловище до середины груди. Туда, в нижний край, и ударили одна за другой две стрелы, пронзив стальную оковку, еще одна звонко стукнула ближе к центру, тоже воткнулась. Поэтому Лютгер выхватил не дротик, а меч – и мгновенным взмахом снес все три оперенных черенка, очистив поле щита.

Больше по нему не стреляли. Все же полезно вступить в бой, даже неравный, с таким запозданием: лошади у всех врагов заморены, стрелы почти на исходе. Лишь Эртургуловы джигиты с воодушевлением опустошают свои колчаны.

Тут обозначился просвет и в самой схватке. Пыль немного рассеялась – и Лютгеру удалось увидеть толику своих ратников, но общая картина боя не складывалась. Чтобы сложилась, надо было с самого начала действовать иначе… Но тут уж претензии к старому бейлербею, без оглядки влетевшему в сражение невесть на чьей стороне. И поздно их предъявлять.

Четверых тевтонцев Лютгер сумел завернуть в сторону Эртургула и его ратников (их вокруг старика еще оставалось с десяток, остальных бой широко раскидал или вовсе сожрал уже). Присоединил к ним и Жерарда: в руках у бывшего раба теперь был обломок где-то раздобытого чужого копья, с древком толстым и тяжелым, как жердь, причем древко это было густо измазано кровью и мозгами – похоже, молотобоец таки нашел оружие по себе. Увидел и Корнелли, однако подзывать передумал: тот, не раненый, но уже безоружный, сидя на коне, как мальчишка на заборе, и глядя в пустоту, орал во весь голос что-то неразборчивое, безумно размахивал руками…

Толку с него, такого… На миг ожгла досада: напрасно он одолжил этому недоумку сулицу, которой как раз может не хватить.

Бруно вывалился из схватки с окровавленным мечом и гривой коня, сам тоже весь в крови, но вроде невредимый. Лютгер кивнул было ему в сторону остальных – но вдруг понял, что фон Хельдрунген воспринимает ситуацию иначе: брат-рыцарь для него сейчас не командир и даже не соратник – настал час их поединка, хорошо хоть бьются они не друг против друга. Ну и ладно, пусть Бруно побудет рядом хотя бы из этих соображений. Его клинок сейчас очень нужен.