Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

Вы сильны, но наши силы гибнут каждый день среди реакции и разбоев.

Неужели вы ждете, что наконец Римский двор волей или неволей поддастся на благие советы и примет наши предложения? 10, 50, 100 лет сряду он будет также упорно повторять свое non possumus, если только войска ваши в течение всего этого времени будут поддерживать его.

Но смеем напомнить В В, что 600 000 несчастных, составляющих исключение изо всего человеческого рода, алчущие хлеба и свободы (affamati di pane е di liberta), не могут долго терпеть этой невыносимой неизвестности. Не дожидайтесь же, чтобы какой-нибудь неожиданный случай, случайный порыв страстей, так долго подавленных, заставил бы нас попробовать какой-нибудь отчаянный подвиг.

Не замедляйте нашего освобождения для вас самих, для нас, для всей Европы – или примите от нас древний римский привет: Caesar! Moturi te salutant.

Romani»

Ответ, полученный ими на это прошение через посредство Лавалетта[206] – был тот же классический non possumus, только на другой лад.

То, что сделали римляне в своем жалком положении, централизаци-онное правительство Италии не смело помешать сделать народонаселению тех провинций, за независимость которых столько уже пролито крови. Рикасоли хотел только забрать в свои руки монополию всякой политической инициативы, но адепт его Мингетти перещеголял его: он хотел даже бездействие сделать исключительной привилегией министерства.

Жаль, что он слишком скоро покончил свою политическую карьеру, а то при его содействии кабинет Рикасоли показал бы, до каких чудовищных размеров может доходить конституционное министерство, когда чересчур робкий парламент добровольно отказывается от своих прав контроля над ним…

Попав однажды в область дипломатических учреждений и административных фокус-покусов, которыми итальянское министерство в некоторых случаях старается прикрыть свое бездействие и немощность, считаю не лишним сказать несколько слов о том, какими средствами эти господа надеются выбраться из тесного лабиринта, в котором они с большим успехом кружатся вот уже второй год, с геройским упорством отказываясь от путеводной нити, протягиваемой им Гарибальди. Самолюбие этих глубоких политиков примиряется, хотя неохотно, с мыслью о том, что в ожидании Рима столицей Италии будет Париж, но чтобы Капрера, ничтожный, скалистый островок, играла в ней такую важную роль, – это для них уже слишком.

Парламент, после вотирования 11 декабря прошлого года в пользу министерства Рикасоли, отложил, что называется, всякое попечение о Риме, и предоставил решение этого головоломного вопроса мудрости первого министра – Рикасоли, или кого другого – в сущности одно и то же. Министр Бастоджи[207] в течение настоящего парламентского сезона достаточно изощрял его деятельность, представляя на его рассмотрение множество очень удачно задуманных проектов новых податей и налогов. Потом министерский кризис обратил на себя его внимание, и в настоящее время устройство почтовых сношений по Средиземному морю возбуждает в нем самые горячие рассуждения. Конечно, все эти вопросы имеют связь и с римскими делами, – даже и последний из них: необходимо ведь каким-нибудь образом дать знать великодушному союзнику, в случае бы в Риме что случилось, – а там легко могут выйти такие дела, что по телеграфу их не расскажешь.

Министерство Рикасоли пало, оставив в наследство своим последователям очень большую кипу бумаг под рубрикой: документы, касающиеся Рима. Раттацци занял пока его место и в своей вступительной речи счел долгом «сказать несколько слов» об этом трудном деле.

Первое, что он объявил по этому поводу парламенту, было то, что он будет стараться всеми силами приобрести для Италии содействие иностранных государств, очень для нее необходимое в настоящем случае, ограничивая эти свои старания весьма эластическою фразой – лишь бы честь страны от этих союзничеств не пострадала. Все это было очень ново и для тех, кто знал предыдущее командора Раттацци, и для тех, кто знал о нем только то, что он председатель итальянского министерства.

Затем новый администратор признал необходимость очень сильного войска для Италии, и привел все те причины, которые и без него все знали хорошо, умолчал об одном только своем особенном расчете. Все то, что за рекрутскими наборами останется годного в Италии для военной службы, не преминет стать в ряды волонтеров Гарибальди, под предводительством которого, по мнению многих, новобранец стоит двух старых фрунтовиков регулярного войска. Таким образом, очень много вероятности на то, что Гарибальди одержит много новых побед над врагами Италии, а если будет располагать большими средствами, то чего доброго, еще и Рим возьмет, – все это, конечно, вовсе не по правилам стратегии и тактики; а Италия только тогда может считать себя страной благоустроенною, когда войска ее никогда и ни в чем не совершат ни малейшего отступления от строгих законов науки и военного искусства, – хотя бы для этого нужно было им отказаться и совсем от побед. Fiat порядок и pereat mundusl[208]

Г. Раттацци, как оказывается, однако же, хорошо понимает, что не в одном войске – разрешение римского вопроса. Католический мир его несколько пугает. Сильно распространенное, преимущественно во Франции, влияние духовенства на известные классы народонаселения, которое очень удачно умеет выставить на вид публики Наполеон III – как будто оно связывает ему руки – заставляет почтенного министра сильно призадуматься; и он объявляет в парламенте, что главные средства, которыми Италия (читай: министерство и его клиенты) может добиться своей настоящей столицы – пока чисто моральные, и что ими-то в особенности он, г. Раттацци, намерен воспользоваться, так как в сущности они самые безопасные: инквизиции, слава Богу, уже нет, в папские владения итальянский министр не намерен предпринимать путешествия, а великодушный союзник на этот раз расположен предоставить ему полную свободу.

Итак, как видите, министерство намерено предпринять новую реформацию в XIX в. По счастью, г. Раттацци на этот раз поставлен в гораздо выгоднейшее положение, чем все, бывшие до сих пор религиозные реформаторы, не выключая и самого Лютера. Ему незачем самому трудиться над переводом Библии, ни ходить по селам и по городам, проповедуя новое свое учение. У него два помощника по этой части, на которых он вполне может положиться: один – экс-иезуит Пассалья[209], другой – монсиньор Ливерани[210], занимавший недавно еще очень важную должность при папском дворе. Оба они проповедуют совершенно новую для католического мира духовно-политическую доктрину, живут в довольно тесной дружбе между собою, хотя расходятся во многом, не прямо касающемся их учения.