Мертвое царство - Анастасия Андрианова

Мы с Рудо скакали по снежному полю. Я испытывал вину от того, что стал реже брать пса с собой, делая выбор в пользу коня, потому и старался в свободную минуту выгулять монфа. И ведь не объяснишь ему, что не нарочно обижаю, а всего лишь хочу оградить от беды. Не человек, не поймёт.

В лицо мне сыпал снег: злой, колючий, отрезвляющий. «У нас частенько сжигают» – сказала какая-то старуха тогда, когда мы с вражьей девкой катались по деревням. И ведь правда.

Убить и сжечь показательно, чтоб неповадно было лазить к нам. Они же ещё и после скоморохов выступали – вряд ли Трегору понравится такое соседство. Станут люди связывать скоморошьи выступления с чужеземными проповедями и будут ждать: спели, сплясали на игрищах, значит, потом небылицы про восставших из мёртвых расскажут.

Убить, сжечь, прах развеять по ветру, а кости размолоть в порошок – чтоб ничего от наглецов не осталось. Размолоть и отправить с гонцом царю – пусть смотрит и думает. Будь ты тысячу раз Милосердным, а сожжённого не соберёшь и лей хоть целую реку живой нечистецкой воды – не поможет уже ничего.

Рудо подо мной понёсся ещё быстрее, будто почувствовал мою радостную злость, а мне вдруг показалось, будто мои руки, хватающиеся за пёсью шею, – зелёные, будто у лесового, но наваждение быстро прошло.

Впереди горели огни. Не городские и не деревенские, какие-то дикие и высокие, словно гуляли там какой-то праздник, хотя до зимнего долгого дня Серебряной Матери было ещё далеко. Я пустился туда, хоть уже догадался, кого там встречу.

Степняки громко пели свои чудные песни и играли на больших, в мой рост, бубнах из конской кожи. Костры полыхали до небес, и невольно мне подумалось: сколько же моих деревьев пошло на них? Позволяли ли степняки себе такую роскошь, когда ещё не пришли в Княжества? Вероятно, нет.

Меня встретили так, будто давно дожидались. Налетели вихрем весёлые степняцкие парни, подбежали девки в полушубках, с лентами в волосах, красиво заплясали вокруг. Я залюбовался ими, раньше ведь почти не видел их женщин, а тут сразу стайкой закружили, да такие все ладные и улыбчивые, что всякий бы залюбовался. Степняцкий праздник чем-то напоминал скоморошье игрище: тут тоже плясали, пели и играли на инструментах, жгли дымные злые костры и делали всё с такой истовостью, будто новый день никогда не наступит, сольётся в вечную морозную ночь.

Я спрыгнул со спины Рудо, и тут же две девки схватили меня за руку, потянули куда-то, к самому высокому костру. Вокруг меня мелькали весёлые хмельные лица, сильно пахло фейдером, жареным мясом и горелым жиром, и как я ни старался, не мог разглядеть оружия ни у кого из степняков. Всё же я догадывался, что полностью безоружным этот народ не станет ходить, и бдительности не терял.

– Старый друг, князь!

Мне навстречу шагнул Алдар с широко распахнутыми, будто для объятий, руками. Я сперва не признал его против огня, увидел лишь силуэт, но красные блики упали на его лицо, и я увидел, что тхен широко улыбается. Он не стал называть меня при всех сиротским князем, но и по имени не назвал.

– Что за игрища у тебя на новом месте? – с ходу спросил я. – Старая стоянка уже не нравится? Зачем так близко к Горвеню подобрался?

Из-за боя бубнов я плохо слышал свой голос, но Алдар великодушно подошёл ближе. Красивая девка выплясывала передо мной, положив руки мне на плечи, и я злился, что она мельтешит и мешает мне видеть тхена.

– Ты ведь сам позволил мне свободно перемещаться по Холмолесскому, князь. Неужто забыл?

В груди царапнуло, словно веткой. Я задохнулся на миг, отпихнул девку и шагнул вплотную к Алдару.

– Не забыл. Но ты всё равно в гостях. В чужой избе сразу полез бы в хозяйскую опочивальню? Там недалеко и под юбку хозяйской дочке заглянуть.

Алдар рассмеялся и погрозил мне пальцем, словно мальчишке.

– Эх ты, князь! Мы ведь помогли тебе разбить царёво войско. Ты обещал приплатить ещё мехами и чудесными камнями, но я до сих пор не увидел ни того, ни другого. Что ж мне теперь, нельзя сыну свадьбу справить? Да не в твоём же тереме, право. Это пустой луг – не твоя опочивальня. Зачем злишься?

Этот луг летом пестрел, как женский платок: маками, васильками, чабрецом и седыми травами. Здесь водились полевики – самые робкие и тихие из нечистецей, редко попадались они на людские глаза. В самые яростные летние дни тут бродили полудницы – посмотришь на такую издали, так увидишь писаную красавицу, а подойдёшь ближе или разозлишь чем – обернётся высохшей старухой и метнёт чистым пламенем из побелевших глаз. Этот луг был нашим, моим, нечистецким, княжеским. Принадлежал Холмолесскому, его нечистецам и его людям. Но не хитроглазым степнякам с их протяжными песнями, не черноволосым девкам, танцующим в коротких шубах, и не лихим парням, пляшущим на конских спинах.

Я стиснул зубы и исподлобья посмотрел на тхена. Алдар был пьян – иначе точно сказал бы мне что-то резкое.

Прав, прав был тхен, но как же горько порой признавать чужую правду. Что я хотел? Сам ведь позволил ему войти в Холмолесское, и, по правде сказать, тхен и его люди вели себя вовсе не так, как могли бы. Они оставались собой – кочевниками, но не переходили границ дозволенного и не становились захватчиками или смутьянами.

– Выпей с нами, станешь добрее, – предложил тхен. – Пойдём, князь, познакомлю с сыном и его женой. У вас пользуются правом первой ночи? Бери его жену, если хочешь. Сочтём за честь.

Я скривился.

– У нас нет такого обычая. Мне хватит чарки вина и куска жареного мяса. Благодарю.

– Как скажешь.

У большого пёстрого шатра люди сидели прямо на снегу, подстелив шкуры или еловые ветки. Здесь ещё гуще становились запахи, ещё громче тянули песни, а танцующие девки были то ли сильно пьяны, то ли одурманены фейдером – разделись почти догола и бесстыдно плясали, но не так, как нечистецы в свои праздники, а томно и жарко, будто умышленно хотели завлечь в свои сети. Мужики глазели на них, лица лоснились от жара костров и хмеля, переговаривались, довольно ухмылялись в бороды и кивали на ту или иную девицу, словно купцы на торгах. Мне было противно на это смотреть.

Перед самым входом в шатёр сидели двое – совсем юный парень и девочка зим тринадцати. На них были одежды из шкур белых лисиц, обитающих в Северном Холмогорье, и я понял, что это и есть старший Алдаров сын и его невеста.

– Не рановато свадьбу-то играть? – спросил я у тхена.

Тот задумчиво огладил усы.

– Селару шестнадцать. Пора ему плодить крепких детей, которые завоют ещё больше земель для сахгальского племени.

– С этой девочкой? Она слишком юна.

– Не учи нас покрывать кобыл, сиротский князь, – шикнул Алдар. И добавил уже громче: – Проходи, князь, угостись, коли уж зашёл.

Меня подвели к жениху с невестой и усадили на почётное место. Рудо тоже разрешили остаться тут, несмотря на то что многие лошади тревожно дёргали ушами и всхрапывали, не понимая, что за зверь к ним пожаловал. Зато степняцкие дети радостно визжали и смеялись, показывая на монфа пальцами. Какой-то особо дерзкий малец подобрался к Рудо вплотную и протянул ему кусочек мяса.