Жажда боли - Эндрю Миллер

Твой брат в Берлине! Да, я знаю, что он там ничего не забыл, но… все-таки он там, и давай больше не будем об этом. Здорова ли ты? Иногда я задаюсь вопросом, понимает ли Торн, что делает. Большинство докторов столь несведущи. Порядочное количество из них безумны. И все до одного жадны. Переезд из Парижа прошел не так уж плохо, хотя спина моя болит от сидения в треклятой коляске и у меня случился мучительнейший приступ геморроя. Частенько мечтаю я о том, чтобы оказаться дома, в Кау, но, поскольку до сих пор не чувствую в себе сил служить духовным наставником своей паствы, мне бы пришлось вновь уехать оттуда и причинить еще большие огорчения тем, кто мне дорог. А может, Господь там, на Востоке? Может, я сделаюсь магометанином? Пустишь ли ты меня на порог, Дидо, коли я сделаюсь магометанином?

Кроме месье Абу со мною вместе путешествует чета неких Федерстонов. Господин Федерстон, владелец акций нескольких бристольских невольничьих судов, — большой краснощекий ребенок. Госпожа Ф. — кокетка, вышедшая за него ради золота, заработанного работорговлей. Трудно поверить, но она, кажется, строит мне глазки! Говорят, путешествие способствует ослаблению моральных устоев мужчины; каково же его воздействие на моральные устои женщины? Посмотрим.

Завтра утром нас опять ждет дорога. Думается, дальше удобств будет все меньше. Конечно, ничто не мешает мне вернуться назад в Париж, да и в Англию тоже, но я все же намереваюсь завершить задуманное. По крайности, у меня будет что потом рассказать, пусть и не внукам. Прошлой ночью видел тебя во сне в старом матушкином платье. Таком сером, помнишь? Проснувшись, долго лежал, расчувствовавшись. Интересно, был ли отец счастлив в моем возрасте? А счастлива ли ты, дорогая сестрица?

Следующее письмо отправлю со стылой польской земли. Передай мой привет старине Аскью. Не забывай обо мне в своих молитвах.

Джулиус.

Его преподобие Дж. Лестрейд

господину Аскью, эсквайру

Быдгощ, ноября 8

Дорогой мой Аскью!

Не сомневаюсь, что Дидо поведала тебе о моих странствиях. Она была весьма недовольна мною, когда я уезжал, и клялась, что совершенно не понимает, что это взбрело мне в голову. Упрекала, что я потакаю своим прихотям за счет других. Боюсь, в словах ее есть доля истины, однако надеюсь, что ты, старый друг, не будешь со мною столь суров. Как могу я выполнять свои обязанности, сознавая, что лицемерю. Законник, пожалуй, мог бы заниматься своим делом, не особенно веря в силу закона, или солдат нести службу, не считая войну справедливой, но человек, облеченный саном, не может благопристойно продолжать отправлять свои обязанности, утратив веру. Знаю, друг мой, что ты качаешь сейчас головою, говоря, что ежели дело обстояло бы так, то добрая половина священников в Англии должны были бы оставить свои приходы. Иногда мне кажется, что более всего меня пугает то обстоятельство, что я был бы вполне доволен жизнью и без религии. Не дух ли это нашего времени? Самонадеянный век!

Что собаки? Твоя чудесная сука будет в этом году грозой зайцев. Надеюсь, госпожа Аскью пребывает в добром здравии. На днях пережил неприятное приключение — столкнулся с бандой местной солдатни. Даже испугался было за свою жизнь, хотя, кажется, виду не подал. Они подошли ко мне, когда я мочился на стену позади гостиницы, где мы провели ночь. Гнусные черти! Дал им денег, чтобы оставили в покое. Места здесь очень бедные. Крестьяне носят на ногах древесную кору вместо башмаков. Следующей остановкой будет Данциг, город на Балтийском море, и мы рассчитываем раздобыть там последние новости о гонке врачей.

Надо будет купить себе подходящее пальто, так как погода меняется. Присматривай за моей сестрой, ибо она не привыкла оставаться одна.

Остаюсь, сударь, ваш покорный слуга

Джулиус Лестрейд.

Дж. Лестрейд к мисс Дидо Лестрейд

Кашубия, ноября 12

Дорогая Дидо!

Мы приближаемся к Балтийскому побережью и Данцигу, который, по словам Абу, является процветающим торговым городом, населенным шотландцами. Земля здесь, хоть и плодородная, родит мало — меньше, чем во Франции, но люди, сдается мне, не такие подавленные. Здесь дьявольски холодно, от ветра немеют зубы, ибо он дует со стороны России. Вчера вечером мне так прихватило спину, когда я, лежа в постели при свече, пытался читать «Кандида», что несколько минут я вовсе не мог пошевелиться, и мне даже представилось, что я, безбожный священник, так и помру здесь, в польской лачуге. Не сомневаюсь, это мне наказание за чтение Вольтера. Книгу дал мне Абу. Вернее сказать, подарил. С Вольтером он встречался в Женеве.

Большая ошибка — пускаться в путешествие в надежде избавиться от груза сомнений. Человек всего лишь тащит его за собою и потому вынужден разрешать их в компании незнакомцев. Ну как, сойдет ли это за pensée?[41]Для нас будет большим облегчением добраться наконец до цивилизованного города. Даже невозмутимость Абу была немного поколеблена за последние два дня пути. Не скажу, что он огрызнулся на господина Ф., скорее это напоминало тихое рычание очень большой собаки, довольно впечатляющее и смешное, если принять во внимание, что из одного Федерстона можно вылепить трех Абу. Для госпожи Ф. очень опасно постоянно наблюдать своего мужа в компании человека, во всем его превосходящего. Уверен, что г-н Федерстон сияет, точно звезда, в обществе своих друзей-работорговцев, но он шипит, как сера, рядом с Абу.

Кажется, я чувствую запах моря. Холодного, зеленого моря.

Твой любящий брат

Джулиус Лестрейд.

Кенигсберг, первый город Прусского королевства, самодовольно нежится под голубыми небесами. «Мэми Сильви» грохочет по снежному месиву улиц, в холодном воздухе заливается колокольчик. Миссис Федерстон желает отправиться за покупками. Взявшись под руки, путешественники выходят из гостиницы. Пастор покупает сенну и табак. Абу — прекрасную меховую шапку. В том же магазине мехов Федерстоны приобретают шубы: «Эту даме, а эту господину — sehr schön, nicht wahr?[42]А тот, другой господин, он также что-нибудь желает?»

Пастор подсчитывает в уме редеющий денежный запас и останавливается на паре перчаток. Выйдя, они наслаждаются видом своего отражения в магазинной витрине.

— Теперь, — провозглашает Абу, — мы готовы к встрече с императрицей!

На свежих лошадях они покидают город на следующее утро и долго и трудно едут до глубокой ночи, следуя полярной звезде, по направлению к Риге. Мокрый снег покрывает хлопьями пейзаж, но в середине следующего дня с востока приходят тучи — синие, серые и белые. Всю ночь, тихонько тычась в закрытые окна гостиницы, снег все идет и идет и прекращается лишь наутро, позволив путешественникам продолжить путь, а затем начинается сызнова, падая без конца мягким и тяжелым покровом. Поначалу этот причудливый танец, эта причудливая красота веселят. Потом вдруг сознание каждого словно озаряется вспыхнувшей искрой, и путешественники начинают понимать, сколь опасен их путь. Что, коли экипаж завязнет? Откуда им ждать помощи? Не было ли опрометчивым их решение отправиться в путешествие в такое время года? Абу поднимает руки. Спокойствие! В Риге они приладят к «Мэми Сильви» полозья — весьма обычный способ передвижения в этих краях, к тому же чрезвычайно приятный. Они влетят в Санкт-Петербург как на коньках! Он тысячу раз так делал. Что касается его самого, то он очень рад такой погоде. На полозьях они поедут в два раза быстрее. Все к лучшему в этом лучшем из миров! Он подмигивает пастору, но его преподобию кажется, что когда Абу украдкой поглядывает на невероятную снеговую завесу, застилающую свет, то даже ему становится не по себе. Как медленно движутся лошади по колено в сугробах! Решено, что следует искать убежища в первой же деревне. Ни к чему искушать судьбу. Им-то нет надобности выигрывать гонку!