Последняя ночь у Извилистой реки - Джон Уинслоу Ирвинг

Доминик знал: он будет тосковать по Кармелле сильнее, чем по Джейн. Конечно, не совсем так, как они с Кетчумом тосковали по Рози. Но Кармелла занимала особое место в его жизни, и чем больше он любил эту женщину, тем сильнее противился, чтобы она ехала вместе с ним.

Кармелла лежала и думала о тех местах Норт-Энда, по которым она уже не сможет ходить. Сначала это были места, связанные с ее погибшим мужем. Потом к ним добавились места, имевшие отношение к ее дорогому Анджелу (это было еще мучительнее). Сколько же мест добавится к списку запретных, когда уедет Доминик (ее дорогой Гамба)? — мысленно спрашивала себя вдова дель Пополо.

После гибели Анджелу Кармелла больше не ходила по Парментер-стрит — особенно по той ее части, где неподалеку стояла начальная школа Кашмэна. Самой школы, где Анджелу учился в младших классах, уже не было. Здание сломали (в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом — Кармелла не помнила). На том месте собирались построить библиотеку, однако Кармелла знала, что никогда туда даже не заглянет.

Всю свою жизнь она работала официанткой в «Vicino di Napoli». Первая работа оказалась единственной. Утренние часы у Кармеллы бывали свободными. Когда малыши отправлялись в школу, она всегда вызывалась помогать учителям. Тот маршрут стал запретным. Кармелла больше не ходила мимо Старой Северной церкви, куда класс Анджелу водили на экскурсию, посмотреть на колокольню, восстановленную в 1912 году потомками Пола Ревира. Церковь была епископальной (а значит, для католиков чужой), но являлась достопримечательностью Норт-Энда. Внутри, в особой витрине, лежали кирпичи из английской тюремной камеры, где в давние времена томились отцы-пилигримы[54].

Мимо Дома моряков на Норт-сквер Кармелла не могла ходить сразу по двум причинам (что, кстати, было очень неудобно, поскольку площадь располагалась в двух шагах от «Vicino di Napoli»). Однако Дом моряков считался достопримечательностью Бостонской гавани, там находилось Морское общество, «посвященное служению морякам». Анджелу с классом бывал там на экскурсиях, но Кармелла их не сопровождала. Как-никак море забрало у нее мужа.

Существовали и другие, вполне невинные «запретные зоны», избегать которых было глупо. Тем не менее и они напоминали Кармелле о муже и сыне, и потому она туда не ходила. Ей нравилось «Caffè Vittoria», имевшее несколько залов. Кармелла никогда не усаживалась за столик в зале с фотографиями Рокки Марчиано[55], поскольку утонувший рыбак и Анджелу восхищались этим супертяжеловесом. Когда-то она с мужем и сыном была в ресторане «Grotta Azzurra», который однажды осчастливил своим посещением Энрико Карузо. Понятно, что и этот ресторан числился в списке Кармеллы.

Муж говорил Кармелле, что Ганновер-стрит — самое безопасное для моряков место. Ни одного из моряков здесь еще не ограбили, каким бы пьяным он ни был. Моряки могут в любое время суток пройти из гавани к «Олд Хауэрду» и обратно, не опасаясь за кошелек и жизнь. Помимо заведений со стриптизом вокруг Сколлэй-сквер было полно дешевых баров и таких же дешевых магазинчиков, куда тоже любили забредать моряки. Тот мир исчез вместе с прежней Сколлэй-сквер. Но в воспоминаниях Кармеллы он продолжал жить со всеми установленными ею запретами. Таким образом, вся Ганновер-стрит была для нее чем-то вроде минного поля!

Даже хищные чайки, кружившие над районом Хеймаркет, напоминали ей о субботних днях, когда она гуляла там с Анджелу и малыш крепко держался за ее руку. Кармелла теперь с опаской поглядывала и в сторону Флит-стрит, где находился ресторан «У Стеллы». Сюда они с Домиником ходили в те дни, когда их ресторан был закрыт. Повар заказывал жареных кальмаров, но ни в коем случае не нью-йоркский вариант их приготовления. («Пожалуйста, без красного соуса. Мне они нравятся с лимоном», — предупреждал он официанта.) Неужели после отъезда ее Гамбы она не сможет бывать и в этом месте?

Квартиру придется сменить и переехать в другую, поменьше. В этих маленьких квартирках летом невероятная духота. Кармелла вздохнула, подумав, что она незаметно превратится в одну из старух, что живут в домах на Чартер-стрит. Летом они вытаскивали стулья на тротуар и сидели там, поскольку на улице прохладнее. В доме, где она жила до встречи с Домиником (и где не было горячей воды), летом, во время празднеств в честь святых, окна домов украшались флажками. Кармелле вдруг вспомнился маленький Анджелу, сидящий на отцовских плечах. Движение по Ганновер-стрит перекрыли, чтобы машины не мешали праздничной процессии. Веселая толпа чествовала святого Рокко[56]. Сейчас Кармелла уже не выходила поглазеть на подобные процессии.

В 1919 году Джузе Полкари был молодым человеком. Он помнил взрыв мелассы[57], унесший жизни двадцати одного жителя Норт-Энда, в том числе и отца его приятеля.

— Представляешь, бедняга попал в приливную волну горячей патоки и сварился заживо, — рассказывал Дэнни старый Джо.

К тому времени Первая мировая война уже закончилась, но многие решили, что немцы напали на Америку. Звук взрыва приняли за бомбардировку Бостонской гавани.

— Я тоже видел эту черную реку, — продолжал Джо. — Она несла пианино, как бумажный кораблик!

В кухне «Vicino di Napoli» висела черно-белая фотография Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти — двух иммигрантов-анархистов, скованных общей цепью. Сакко и Ванцетти отправили на электрический стул за убийство кассира и охранника обувной фабрики в Саут-Брейнтри. Джо Полкари, у которого все заметнее проявлялись признаки старческого слабоумия, не мог вспомнить всех подробностей громкого дела, но помнил марши протеста.

— Сакко и Ванцетти оклеветали! Один доносчик указал на них. Так власти штата Массачусетс в благодарность за донос бесплатно отправили его в Италию, — рассказывал Джо (слушателем, естественно, был Дэнни). — В Норт-Энде устроили демонстрацию в поддержку Сакко и Ванцетти. Люди шли по Ганновер-стрит и дальше, до самой Тремонт-стрит, где их поджидала конная полиция.

По словам Джо, протестующих были тысячи. Он тоже участвовал в этой демонстрации.

— Гамба, если у тебя или у твоего сына возникнут сложности, ты скажи мне, — говорил Доминику Джо Полкари. — Я знаю ребят, которые умеют это улаживать.

Старик Полкари имел в виду каморру — неаполитанскую разновидность итальянской мафии. Между ними существовали какие-то различия, которых Доминик не понимал.

Когда в детстве он становился неуправляемым, Нунци называли его camorrista. У него создалось впечатление, что Норт-Энд в какой-то степени находится под мафиозным контролем. Мафию и каморру здесь называли одинаково — «черная рука».

Когда Доминик рассказал Полу Полкари, что Ковбой может вскоре заявиться в Бостон, главный повар лишь вздохнул:

— У отца были знакомые в каморре. Будь он жив… А я там никого не знаю.

— Я тоже не знаком с мафиози, — сказал