Очень страшно и немного стыдно - Жужа Д.

Слева от него стояла женщина – протягивала буклет с расписанием пригородных поездов. Нарифуми замер: волосы у женщины были золотыми и завивались по всей немалой длине кольцами. Он никогда в жизни такого не видел.

Женщина почувствовала его взгляд, и сердце Нарифуми отчаянно заметалось. Такими же золотыми были у нее ресницы и брови, а по скулам и плечам брызгами рассыпались неяркие веснушки. Наверное, такими бывают ангелы.

Дежурный дернул Нарифуми за рукав, а женщина улыбнулась. Нарифуми поклонился, пытаясь загладить неловкость, и она поклонилась ему в ответ. Потом прошла к лифту, а оттуда махнула рукой. Нарифуми смутился и побежал вниз, обратно в свое мраморное царство.

Обедать Нарифуми ходил во двор международного выставочного комплекса, куда во время перерыва приезжали микроавтобусы с передвижной кухней – китайской, бразильской и испанской; американскими гамбургерами, хот-догами, сэндвичами и, конечно же, японской традиционной едой. Он обыкновенно брал немного, ел за столиками, выставленными тут же, потом в кондитерской напротив брал зеленый чай со льдом, чтобы не заснуть от горячего обеда.

У него были длинные жесткие волосы и смуглое лицо со смеющимися глазами. Узколицый, что не так часто встретишь на Хонсю, особенно в центральной его части. В марте ему исполнилось тридцать два года, но выглядел он моложе. Когда Нарифуми смеялся, высоко на его щеках появлялись ямочки и открывались острые резцы зубов. Он снимал студию в районе Таитоку недалеко от знаменитого кладбища Янака, дружил со свободным поэтом Хидео Асано, который писал хаику на английском и продавал их в парке Уено иностранцам.

Хидео всегда ходил в куртке, из кармана которой торчала затертая книга Достоевского “Записки из мертвого дома”.

На следующее утро у Нарифуми был выходной, но он заскочил в отель, чтобы оставить заявку на пополнение рекламных открыток.

В холле у карты стояла золотоволосая и рассматривала буклеты достопримечательностей и экскурсий. Нарифуми сделал свои дела и увидел, что она тоже выходит. Он пропустил ее вперед и решил посмотреть, куда она пойдет. Следить за ней было просто: она ничего не знала про этот город, ей нужно было время, чтобы разобраться, – а он знал его слишком хорошо.

Она спустилась в метро на станции “Акасака-Митсуке” туда, где расстилался огромный подземный квартал с магазинами, ресторанами и комнатами отдыха. Все время останавливалась – то рассматривала в витрине кондитерской лавки традиционные конфеты митаращи-данго, то наблюдала, как молодые девушки примеряют шляпки и вязаные береты, потом, близоруко щурясь на схемы, купила билет и прошла через турникеты вниз, к поездам. Долго не могла понять, с какой платформы уходит поезд, пропустила два, потом спросила, и ей объясняла что-то женщина в широкополой панаме с медицинской маской на лице. Вагон был заполнен школьницами в форме с телефонами, увешанными брелоками, как новогодние елки. Они хихикали, глядя по сторонам, и прикрывали ладошками рты.

Вышла золотоволосая на станции Токийского вокзала, к информационной стойке и разговаривала там с девушкой в униформе. Нарифуми слышал, упоминали Киото – и потом, когда служащая показала на платформу, он, не раздумывая, купил билет и прошел за ней. В вагоне он сел позади, через ряд – чтобы она его не узнала, и любовался пружинами волос, по которым пробегали солнечные блики. Она два часа, не отрываясь, смотрела в окно и купила только зеленый чаи, когда мимо катили тележку с едой. Он не любил пригороды вокруг железнодорожных путей – ему было обидно, что она видит вышивку с изнанки, где все в неряшливых узлах.

В Киото эта странная женщина была недолго. Заехала в комплекс Гинкакуджи, прошла по деревянному помосту к пруду и постояла у воды, усыпанной лепестками сакуры. Через розовое кружево было видно, как ходят друг за другом две рыбы: одна огромная желтая с красным пятном у глаза, а за ней, не отставая, – небольшая, но юркая. Женщина наблюдала за рыбами, и Нарифуми понял, что и он, как эта серая невзрачная рыбешка, ходит кругами за прекрасной золотой рыбой. И это было знаком продолжать, как бы далеко ни нужно было ехать и сколько бы денег это ни стоило, – он всегда будет следовать за ней.

После этого она доехала до вокзала Намба, что почти уже в Осаке, и в кассах железнодорожной ветки Нанкай купила билет до станции Гокураку-баши.

Прямо от платформы в горы поднималась канатная дорога. Там, наверху, она вышла из вагончика, остановилась и долго стояла, глядя на расстилающуюся у ног долину.

Нарифуми всегда любил префектуру Вакаяма – теплое течение в этих местах подходило близко к берегу, климат был мягче, и заросшие лесами холмы громоздились от воды вглубь пенинсулы гигантскими, застывшими волнами. Странно, что, находясь недалеко от древних столиц Нары и Киото, Вакаяма всегда считалась провинцией – только монахи интересовались этими труднодоступными ущельями горных цепей Кии. Тут было все для самоотверженного религиозного служения. И самым известным местом была именно эта гора – Коя-сан. Великого Кукая привел сюда охотник, сопровождаемый двумя собаками – белой и черной. После смерти ему дали имя Коба Дайши, а Коя-сан стала местом паломничества.

От канатной дороги к селению ходили рейсовые автобусы. Нарифуми видел, как удивилась золотоволосая, когда проезжали Великие ворота – огромные, выкрашенные киноварью, они вырастали ногами исполина сквозь частокол сосен-коямаки.

Она остановилась в рёкане Ичиджо-ин, а он снял комнатушку в храмовом приюте напротив. Что тоже было недешево, но в стоимость входили вегетарианский ужин и утренний чай.

Весь остаток дня Нарифуми протаскался за ней по тихому городку, к вечеру она постояла в саду камней в храме Конгобу-джи, будто переводила дух, выпила чашку чая, приготовленного монахами, прошла дорожкой среди рододендронов, а потом долго мыла руки в маленьком каменном бассейне. У нее были красивые запястья и перламутровая кожа. От долгого путешествия она выглядела уставшей. Села на скамье в саду – пришлось наблюдать за ней издалека, и ему показалось, что она плакала. Когда совсем стемнело, собралась с силами, встала и решительно пошла дальше – быстро-быстро, по заросшей стрижеными кустами улице, и он торопился, чтобы не отстать. Еще чуть-чуть – и ему пришлось бы бежать, но тут она неожиданно остановилась, развернулась и пошла прямо на него.

Нарифуми до того испугался, что ринулся в сторону, в плотный кустарник, ломая ветки. Прорвался, нога ступила в пустоту, и он упал в широкую канаву. За канавой начиналась стена – видимо, ограда одной из монастырских школ Сингон, – сверху покрытая бамбуковой, кое-где прогнившей крышей. Каменная кладка давно не красилась, штукатурка осыпалась, а местами заросла мелколистным плющом. Нарифуми хотел было подняться, но резкой болью отозвалась нога, он застонал – и тут же с дороги услышал голос золотоволосой: