Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв. - Марина Черкасова

В Преображенской церкви Плёсовской волости сольвычегодскими писцами в 1585/86 г. было зафиксировано книжное собрание Спасо-Сойгинского монастыря, включавшее 26 книг, по способу изготовления только рукописных и по содержанию богослужебных, за единственным исключением четьей Повести о царевиче Иоасафе. Те же писцы отметили в деревянных церквах в с. Никольском (Вологодской архиерейской кафедры) Вилегодской волости 22 книги, из которых печатным было только «Евангелие-тетр, в десть». Аналогичная картина наблюдается и в монастырях Северо-Запада России. Например, в новгородском Троице-Клопском монастыре Шелонской пятины по описанию 1581/82 г. среди 42 книг печатной не было ни одной. Незначительное количество печатной литературы в церковно-монастырских собраниях и обиходе в конце XVI в. объясняется начальным этапом развития книгопечатания в Московской Руси, о чём выше уже говорилось. Обращение к писцовой документации 1620–1630-х гг. показывает постепенный рост печатных книг в церквах, хотя полного вытеснения рукописной книги даже в конце XVII в. не произошло. По ориентировочным подсчётам Г. В. Судакова, сделанным на основании описей белозерских и вологодских монастырей, в XVII в. доля рукописных книг составляла в них 36–48 %, а в некоторых (Ферапонтов белозерский, Корнильево-Комельский вологодский) доходила до 67–73 %.

В описании имущества Спасо-Преображенской церкви Кижского погоста 1628–1631 гг. соотношение рукописных и печатных книг было равным: сначала значилось пять печатных книг (три московской печати – Евангелие напрестольное, цветная и постная Триоди и две литовской – Апостол и Евангелие толковое), затем столько же «письмяных» – Соборник, Устав, Охтай, Псалтырь и Часовник. Все приведённые наименования аналогичны тем, что встретились нам при описании книжных собраний сольвычегодских и вологодских церквей в 1590-х гг. Для 1592 г. имеется раннее свидетельство о контроле посадской общины над книжным собранием храма. Устюжские земские судьи, старосты, целовальники передали Михайло-Архангельскому монастырю Воскресенскую церковь со всем имуществом, включая её собрание из 32 книг. В 1620-х гг. появляется новая разновидность учётной документации – отдельные описи сельских церквей. Вологодским краеведом Н. И. Суворовым была опубликована опись имущества Спасо-Преображенской церкви в вотчинном селе Спасо-Прилуцкого монастыря Глубоком за 1628 г. В храме имелось 10 книг, некоторые в кожаном переплёте «з жуки», а иные ветхие харатейные.

Привлечение разновременных описаний книжных собраний одной и той же церкви (или их совокупности для определённого города) позволяет проследить ряд количественных и качественных изменений (книжного репертуара, соотношения рукописных и старопечатных книг в церквах). Укажем на такую возможность, например, для диахронного изучения книжных собраний городских и посадских церквей Устюжны Железопольской (по описаниям второй половины XVI – первой четверти XVII в.), Вологды (по писцовым книгам 1627 и 1685 гг.), Успенскому собору в Великом Устюге (по описи 1608 г., а затем сотной 1630 и писцовой 1676/83 гг. книге). При описании книжного собрания устюженской Богородице-Рождественской церкви в 1567 г. отдельной рубрикой было зафиксировано Евангелие-тетр, подаренное княгиней Ульяной-Александрой (вдовой царского брата вел. кн. Юрия Васильевича), а в группе приходных книг – два Апостола – тетр и апракос. Последний – это, скорее всего, знаменитый первопечатный Апостол Ивана Фёдорова 1564 г., хранящийся ныне в местном музее. На книге имеется надпись о продаже его в 1575 г. торговым человеком В. С. Сверчковым священнику А. Чёрному. Известный источниковед и археограф А. А. Амосов видел особую ценность устюженского экземпляра Апостола как раз в наличии этой записи, показывающей свободную продажу данной книги. Апостол как предмет продажи можно видеть в приписке на духовной основателя Спасо-Суморина монастыря Феодосия Тотемского 1567 г. По его приказу и благословению уже после смерти старец Иона на вырученные после продажи соли («двинской, тотемской и заозерской») деньги приобрёл два колокола, облачения для церковнослужителей и Апостол-тетр – всё это за 49 руб.

О включённости широких слоёв городского населения в письменные практики той эпохи свидетельствуют ремарки в писцовой документации (например, в книге Новгорода Великого 1581/82 г. Ф. Мещерского) типа «промысел его – письмо площадное». Аналогично – в писцовой книге Великого Устюга 1623–1625 гг.: «во дворе такой-то, плошадной дьячок», «во дворе такой-то, а он пишет на площади». Некоторые горожане могли даже переводить с иностранных языков: «двор Сергейка Елисеева, немецкого толмача». Лаконичность упоминания не позволяет связать его «работу» только лишь с устной формой деятельности или же ещё и с письменной документацией.

В одной явочной челобитной по Устюгу 1658 г. посадский человек сетует на то, что они-де (его обидчики, несправедливо распределявшие казённые повинности. – М. Ч.), «прожиточные и грамоте умеют, а он сирота бедной, неграмотной человеченко». Несомненно, грамотность служила дополнительным фактором социальной мобильности в городской среде, обеспечивая человеку большую защищённость и одновременно обусловливала двухполюсность социокультурных коммуникаций (имея в виду дихотомию устного/письменного). По мере роста социальной напряжённости городские и деревенские мироеды – «горланы и ябедники, ссорники и мятежники», как их называли в народе, ловко привлекали на свою сторону «посторонних потаковников, хто умеет писать», тогда как обездоленные люди называли себя «безграмотными и грамоте не учеными». В переписной книге Вологодско-Белозерской епархии времени архиепископа Симона (1663–1685) по каждому приходу было отмечено количество сыновей и братьев данного священника и то, что «все они грамоте учены». Разумеется, для деятельности духовенства грамотность была совершенно необходима. Тем более учтём потомственную закрепляемость священнических мест – отсюда забота отцов-священников об обязательном обучении своих сыновей грамоте.

Но грамотность не всегда сопутствовала повышенной социальной мобильности экономически активных людей. Например, баснословно богатый вологодский гость Г. М. Фетиев, как уже говорилось о нём в очерке 8, всю жизнь оставался неграмотным. Всю необходимую документацию вели его приказчики. Попав же в пыточный застенок, он даже использовал это обстоятельство для своего оправдания: он грамоте не умеет и чёрных книг не читал. Неграмотным, вероятно, был и его торговый компаньон, в дальнейшем казначей Спасо-Прилуцкого монастыря Самсон (старец Сергей) Белоусов.

Интересные факты можно почерпнуть из делопроизводственной документации приходских должностных лиц. Приказчик Спасской церкви Куропольского посада на Двине в расходных записях за 1617–1619 гг. отмечал: «…Грязному, дьячку, дал от книг и от памятей писчего за 2 годы 2 гривны… Грязному от книг дал 10 алт. … дал Девятому от книги от письма 5 алт. … Грязному дал за шелк и за дело от книг 2 алт. 4 ден.». Церковные дьячки в приходах и текущие документы оформляли, и книги писали (в том числе списки с писцовых, дозорных, межевых). В условиях небольшой церковно-приходской общины на севере не было разграничения труда писца документов и книгописца, их функции совмещались. К ним ещё могли добавляться учительные функции, поскольку некоторые рукописные и старопечатные книги (Псалтири и Часословцы, иногда Канонники) использовались для обучения детей в приходах чтению и письму. Писец ноябрьской Минеи (Новгород, 1438) просил своих читателей не клясть его, грешного, за описки, сделанные невольно «с другом глаголя или дети уча». В описи новгородского Софийского собора 1763 г. отмечено «восемь малых псалтирей учебных». Учебные Псалтыри фигурируют в некоторых описях белозерских и вологодских монастырей. Одна крестьянка Ферапонтова монастыря из Карголомской волости Белозерского уезда в 1662 г. в двух своих челобитных просила игумена и келаря развести её с мужем («учините меня свободну от мужа моего, благословите постричься, на келейное строение и на прокорм у мужа своего ничего не прошаю»), а в отношении малолетнего сына говорила: «малчика моего Якунку в грамоте доучити мне, насколко вы пожалуете». Речь шла о том, чтобы старцы содержали её сына в монастыре «докамест грамоте учится и возмужает». В 1645 г. московский стряпчий Спасо-Прилуцкого монастыря Вас. Семёнов просил келаря Левкея «поберечь его младшего брата, не давать гулять, а выучить грамоте». Разумеется, учебная практика приходских церквей и монастырей требовала соответствующих книг.