Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Идеология и наука суть взаимоисключающие явления. Я не хочу этим сказать, что они враждуют. Враги могут жить мирно и даже временами выглядеть друзьями. Я хочу этим сказать лишь то, что это - качественно разнородные явления. Наука предполагает (в тенденции хотя бы) осмысленность, точность и однозначность терминологии. Идеология предполагает бессмысленные, расплывчатые и многосмысленные языковые образования. Терминология науки не нуждается в осмыслении и интерпретации, фразеология идеологии нуждается в истолковании, в ассоциациях, в примысливании и т.п. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения или, в крайнем случае, установления их неразрешимости. Предложения идеологии нельзя опровергнуть и подтвердить, ибо они бессмысленны. С этой точки зрения распространение мнения, будто идеология состоит из знаков, ошибочно. Наука состоит из знаков, а идеология состоит из квазизнаков. Идеология антизнакова. Она есть языковое образование лишь с точки зрения использования вещества языка. Так что многие явления в современной науке фактически суть явления в области идеологии. Наконец, если словом "научная" обозначать науку в целом, включая антинаучность, то научная идеология мыслима как часть антинаучности. Выражение "научная идеология" с этой точки зрения обозначает такую идеологию, которая сосет соки собственно научной части науки и маскируется под нее. Но идеология как наука в смысле собственно научности есть нонсенс. У нее совсем другие источники и другие цели, нежели познание действительности. Скорее наоборот. Лишь в сравнении с какой-то другой формой идеологии та или иная идеология может выглядеть как продукт познания и просвещения. Но это состояние скоро проходит. Идеологии в принципе не различаются с точки зрения степени научности понимания природы и общества.

Ненаучность идеологии не должна обижать ее. Быть наукой - это не так уж почетно в наше время. Быть идеологией почетнее, ибо идеология господствует, а наука подчиняется. Стремление науки подчинять смехотворно. Если она и подчиняет, то лишь в роли идеологической организации, а не науки в собственном смысле слова. Стремление идеологии к наукообразности есть исторически преходящее явление.

Научная идеология есть такая же нелепость, как, например, научное искусство. В отношении искусства различают само искусство как особую форму деятельности и науку о нем, т.е. теорию искусства. Известно, что произведения искусства создают художники, а не ученые, изучающие искусство, а теорию искусства создают не художники. Случаи, когда один и тот же человек создает произведения искусства и вносит вклад в теорию искусства этого отношения не меняют. В отношении идеологии также следует различать деятельность по созданию идеологических предметов (текстов, предметов культа), которая не есть наука, и науку, изучающую эту идеологическую деятельность и ее продукты. Но этого фактически не делают. Молчаливо считается, что люди, создающие, охраняющие и сохраняющие идеологические предметы, суть ученые. А так как сами идеологические тексты считаются произведениями науки, то научное их изучение совпадает, как кажется, с самой их разработкой. А между тем это не так. Чем труднее провести различие, тем настойчивее и четче оно должно быть проведено. У идеологии как особой формы деятельности по созданию идеологических текстов и других предметов и науки об этой деятельности и этих предметах не больше общего, чем у искусства и теории искусства. Идеологические тексты строятся по принципиально иным правилам, чем тексты научные. Слабость современной официальной идеологии состоит, прежде всего, в том, что ей пытаются придать вид текстов, построенных по правилам науки. И стараются это сделать на самом деле. Наука не получается, а правила построения идеологии не осознаются и явно не используются. Получается скверная наука и не менее скверная с точки зрения профессиональной обработки идеология.

Казалось бы, что в силу исключительно важной роли идеологии в обществе она должна быть сделана наилучшим образом с профессиональной точки зрения. Однако именно с этой точки зрения она являет наиболее жалкое зрелище. Случайно ли это?

Полистав книгу Клеветника, Кис обозвал Клеветника мерзавцем и начал перефразировать мысли Клеветника применительно к требованиям Журнала, приписывая Клеветнику подходящие нелепости и с блеском опровергая их аргументами, взятыми из тех же книги. Статьей Киса занялся сам Претендент, попросив по-дружески Неврастеника ее отредактировать. Неврастеник сказал, что статья дерьмо, но отредактировать взялся. Он сдал в Журнал свою статью, публикация ее нужна была ему до зарезу (скоро переизбрание, а публикаций почти нет!). Отказ автоматически вел к тому, что его статью снимали из номера. Статья Киса получилась довольно приличная, и Кису она понравилась.

Окрыленный успехом. Кис задумал монографию о борьбе идей в нашу эпоху. К нему присоединился Мыслитель. Для большей уверенности тайно от Претендента пригласили в соавторы Секретаря. Во-первых, сказал Мыслитель, книга наверняка пройдет. Во-вторых, к нам никто потом не придерется. В-третьих, наверняка получим гонорар. В-четвертых, Секретарь кретин, ничего не поймет, и мы проведем свои идеи. Монографию включили в план. Под будущий гонорар Мыслитель взял в долг у Социолога крупную сумму, купил на нее икону для одной из своих знакомых неопределенной национальности и, намазав икону красной икрой из открывшегося для него закрытого буфета, подарил ее другой знакомой из одного посольства. Они не подумали только об одном. Секретарь сам для себя в жизни не написал на строчки. За него всегда писали другие. Мыслитель по производительности уступал даже Кису, а Кис мог вы давить из себя от силы статейку в год. Выход из положения нашел, однако, сам Секретарь. Он предложил принять за основу его старую книгу, написанную еще при Хозяине, и переработать ее с учетом новых установок. Вот влип в пакостную историю, говорил Мыслитель на вечере у Социолога. Вызвали нас с Кисом в Отделение и обязали работать с Секретарем над темой "Борьба идей". Отличную книгу можно сделать, сказала Супруга. Секретарь тут лишь для проформы, его можно в расчет не принимать. Кстати, сказал Кис Мыслителю, от Клеветника остались какие-то бумаги для второй части его книги. Дребедень, конечно. Но взглянуть не мешает...

Жизнь ибанского мыслящего интеллигента - это, прежде всего и главным образом, разговор. А разговор - бессистемный и безрезультатный спор. Исторические явления надо оценивать по их последствиям, кричит Ученый. Можно, кричит Болтун. Но почему "надо"? Разве невозможен иной подход? А что вы называете историческим явлением? Наш разговор сейчас есть историческое явление? А поездка Заместителя в район Ларька? А речь Заведующего? А выступление Правдеца? А какими способами вы устанавливаете причинно-следственные отношения? Почему вы считаете сам факт революции причиной террора? Почему вы считаете коллективизацию причиной голода? Что вы имеете в виду, говоря здесь о причинах? Поймите же, в конце концов, что все слова, которые вы употребляете, стали бессмысленными. Чтобы наши разговоры приобрели хотя бы первоначальный ориентировочный смысл, надо выполнить, по крайней мере, такие условия. Описать стандартные способы, с помощью которых устанавливается (и даже измеряется!) характер и сила (степень) влияния данного события на людей. Различить влияние события на современников и в последующей истории. Для этого надо точно установить временные границы того, что считается современным данному событию. Надо также установить временные рамки того, что считается последующим историческим периодом. Этот период не все время после времени современников. Если приняты определенные способы выяснения влияния событий на жизнь людей, то начиная с некоторого времени после данного события этими способами получить проверяемые утверждения нельзя. Наконец, надо иметь в виду, что оценки события для современников и для последующей истории не совпадают. Великое для современников событие может иметь незначительные исторические последствия. Между этими оценками есть зависимость. Если все понятия точно определены, и установлены способы измерения влияния исторических событий на людей, то можно чисто дедуктивно вывести из этого базиса некоторые общие следствия. Например, если событие социально незначимо для современников, оно не может быть социально значимым в истории. Случаи, когда кажется, что событие прошлого вдруг приобретает значение в последующей истории, суть результат смешения понятий и фактов. На самом деле, тут происходит иное. На самом деле, современные события, имеющие социальное значение, ассоциируются с событиями прошлого по тем или иным причинам, и значимость их приписывается событиям прошлого. Прошлые события лишь дают какой-то материал для работы воображения, фразеологии и т.п. Значимость события в истории не может превышать его значимости для современников не в силу каких-то объективных законов, а в силу принятых языковых правил рассуждения об этих событиях. Чтобы событие стало значительным для истории, оно должно быть предварительно значительным для современников. Эти чисто языковые соотношения затемняются еще тем, что очень часто о значительных для современников событиях не говорят публично, не печатают в газетах и т.д. Например, что вы читали о выступлении Правдеца? А видели ли вы сегодня хотя бы одну газету без портрета Заведующего и без описания его поездки в район Ларька? А что произвело более серьезное впечатление на ибанцев? Поездка? Да она не произвела никакого впечатления. О ней не то, что забыли. Ее даже не увидели, хотя и смотрели.