Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Когда Клим позвонил и напросился в гости, Нина была сама не своя от радости. Она решила, что пожертвует своей гордостью ради счастья малыша: пусть у него будет отец.

Но Клим пришел, и вдруг оказалось, что ему не нужны ее снисходительные милости. Он был обаятелен – как всегда. И родной – как всегда. Но если раньше Нину восхищало, раздражало, пугало все это – в зависимости от обстоятельств, – то сейчас она онемела: будто расколотила что-то хрупкое и дорогое и вдруг осознала, насколько это непоправимо.

«Я предатель. Я бросила его в беде – тогда, когда ему больше всего требовалась моя поддержка. Я променяла его на Даниэля Бернара, который ни во что меня не ставил».

Нина смотрела на Клима с застывшей вежливой улыбкой и молилась, чтобы он поскорее ушел. Чувство вины было непереносимым. Когда Клим наконец прекратил пытку, закрыл за собой дверь, Нина едва не застонала от боли. Слава богу, он не понял, что она беременна, слава богу, все это кончилось.

Клим вернулся через минуту: он все же догадался о ребенке. Нина сказала ему, кто отец: ее слова звучали как попытка преступницы вымолить снисхождение – защититься и оправдаться своей беременностью.

Дверь снова захлопнулась, и Нина, вконец истерзанная, побрела к себе в спальню: плакать, молотить кулаком подушку и шептать: «Я тебя ненавижу» – то ли себе, то ли Климу.

Те, кто твердит, что счастье нельзя купить за деньги, просто не знают, где оно продается. Ада знала: в маленьком, узком, как трамвай, магазине с красной вывеской «Техника и музыка».

Две ступеньки крыльца, мокрый зонт – в подставку, дождевик – на вешалку, вот теперь можно ходить между полок и перебирать сокровища.

Телефоны для дома и для заведений (с отверстием наверху, чтобы опускать монеты), патефоны в черных кожаных кейсах, граммофоны с сияющими трубами, электрические чайники, пишущие машинки, пылесосы, тостеры…

Марио – юркий, изящный, в белых нарукавниках – выхватывал с полки то одну, то другую пластинку. Ставил иглу патефона и смотрел на Аду восторженными глазами:

– Каково, а?

Ада приходила сюда каждую неделю.

– Вчера к нам завезли новые «Виктролы»,[41]– сообщил Марио с заговорщическим видом. – Модель 215, прямо из Нью-Джерси. Все детали – чистый никель. Ты посмотри на клеймо! Мотор на двух пружинах! Продается вместе с запасом стальных игл и инструкцией: «Как добиться наилучшего результата от вашей „Виктролы“». – Он поставил танго «La Mariposa». – Как звучит, а?

Сердце Ады не выдержало.

Пыхтящий кули втащил коробку в комнату, постоял, надеясь на чаевые.

– Иди-иди! – замахала на него Ада.

Закрыв люк, она принялась распаковывать коробку. Безумие – потратить почти все накопления на игрушку, безумие – привезти ее в «Дом надежды». А вдруг украдут? Замок побольше привесить?

С великой бережностью Ада поставила пластинку. Взяла подушку с Карлосом Гарделем, обняла ее, как любимого мужчину.

No es que esté arrepentido

de haberte querido tanto,

lo que me apena es tu olvido

y tu traición

me sume en amargo llanto.[42]

Боже, храни танго! Храни Аргентину, ее поэтов и музыкантов – это прекрасно! Если на свете есть танго, то можно пережить все.

Даниэль Бернар больше не появлялся в доме Уайеров, непрошеные гости съехали, и жизнь Ады потекла спокойно – как загнанный в трубы ручей, никому не мешающий на поверхности.

Она отказалась водить Бриттани в Китайский город и вообще приструнила девчонку: оказалось, это совсем не трудно. Скажешь ей удивленным тоном: «Эй, мисс, ты же умная барышня – ты забыла?» Бриттани была готова на все, лишь бы не запятнать свою репутацию.

Клим приходил и тут же исчезал, оставив после себя беспорядок и запах оскорбительно дорогого одеколона. Где шлялся? Почему не хотел расставаться с Адой? Зачем будто случайно, на ходу, обнимал за талию? Смешил? Поздравлял с днем рождения и дарил розы? Они до сих пор стояли на столе – с поникшими, будто подстреленными головками.

Лестница заскрипела под чьими-то шагами. Ада испуганно бросила подушку, выключила «Виктролу» и накрыла ее одеялом.

Клим вошел, и Ада сразу поняла, что он пьян. Ничего не замечая, прошел к своей постели, сел, обхватив голову. Ада взяла книгу, раскрыла на середине, но глаза не видели строк.

– Ада, – тихо позвал Клим, – мы все наркоманы.

– Что?

– Мы живем от трубки до трубки. Только у нас это называется не опиум, а любовь. Когда в первый раз пробуешь вдохнуть, кажется, все держишь под контролем: захочешь – бросишь в любой момент.

Ада затаила дыхание.

– Но попробуй бросить, – глухо продолжал Клим, – скрутит – мало не покажется. И самое страшное – тебе надо увеличивать дозу, а это невозможно. И бросить никак…

Он встал, подошел к самовару, налил себе воды. Выпил, стуча зубами о край стакана.

– Сегодня читаю газету: какой-то студент застрелился от любви. Завидую: мне бы так… Ан нет, смелости не хватает.

Ада не верила своим ушам – чтоб Клим говорил такие вещи? «Он актер», – вспомнились слова Марты.

Он сел рядом и принялся гладить ее по волосам. Ада ждала страшного.

– Хочешь, все тебе расскажу?

Глаза у него блестели. Внезапно он ткнулся растрепанной головой ей в плечо.

– Полечи меня, Ада. Я, как напьюсь, совсем дурной – она не отпускает меня.

– «Она»? Кто «она»?

– Жена моя… Я сегодня был у нее.

Кожа его была горяча, щетина колола руку.

– Нина консульскими делами занимается – паспорта разные, документы… А я как дурак…

Бессмысленные подробности чужой страсти.

– Отстаньте вы от меня! – отодвинулась Ада.

Клим выпрямился, будто враз протрезвел:

– Извини.

Подобрал с полу шляпу и выбрался из комнаты. Ада захлопнула за ним люк, повалилась на одеяло. Придавленный край занавески натянулся, гвоздь вылетел из стены, и ее с головой накрыло пыльной тканью.

Как это унизительно, когда кто-то любит так сильно – и не тебя.

Счастье пришло к Феликсу Родионову – будто с неба в руки упало. Коллор сдержал обещание: представил его начальству рассказал о подвиге – о том, как русский кадет в одиночку всю шайку дона Фернандо арестовал.