Бессменная вахта - Эрнст Омурзакович Басаров

пионеров, в автобусе ревела. Сошла на остановке возле гостиницы, тот парень тоже там сходит. Взяла такси и поехала в город. Парень говорит еще — ей лет семнадцать, нигде не учится…

Анатолий заверил:

— Найдем, товарищ капитан, честное комсомольское, найдем. У нас сегодня времени много, суббота — не работа.

— А работаете вы где?

— В ателье телевизионном, что на Пушкина, знаете? Оба там. Перед армией поучимся… Сгодится…

Конягин подошел к друзьям, обнял их за плечи.

— Спасибо, хлопцы, вы и так уже помогли. Теперь давайте так, уговор дороже всего: у вас — чистая разведка, никаких проникновений в дома, задержаний и захватов.

Парни засмеялись. Конягин тоже.

— Если что узнаете — ко мне сразу. Меня нет — к дежурному, он найдет. Есть?

— Есть, товарищ капитан. Что к чему понимаем. Парни ушли. Конягин тут же взял трубку, набрал номер.

— Адресное бюро? Конягин из Заводского, здравствуйте. Запишите: Маркин В. Б. Других данных нет… Имени не знаю, год рождения тоже… Хорошо, только побыстрей.

Положил трубку, повернулся к Кнышу.

— Дело вот в чем, я не договорил, юные сыщики прервали. Не скрою, телефонный звоночек очень подлый, он меня испугал. Сначала. Отчаянные, подумал, со следователем расправились, корреспонденту грозят. Нет, брат, так не бывает. Звонят и предупреждают — это, мол, за Лину и Нину. Они же адрес точный дают: ищите вокруг этих подруг. Есть смысл во всем этом?

— Есть, — сказал Кныш. — Я уже говорил, осведомленный человек звонил. Значит, в той команде искать надо. Кто знал, что Лучков — следователь? Он же в тренировочном костюме был, народу уже почти никого, увезли сразу его. А тот знает.

— Не спорю, не спорю, осведомленный. И команду ту, как ты говоришь, знает и о преступлении знает. Может, он там был? Я сейчас этой Марицей займусь, что это еще за штучка такая? Несовершеннолетняя, если у моих следопытов данные правильные.

Кныш встал.

— Пошел я, Миша, работай. У меня статья лежит в номер. Чуть что, звони.

— Ты сам позванивай, я, правда, уйду сейчас… Но к шести буду, приходи, вместе в больницу пойдем.

6.

В дачном домике на этот раз было неубрано. На столе бутылки — коньяк, пепси-кола, разбросаны как попало колбаса, сыр, хлеб, помидоры. Высокий рыжеволосый молодой человек с приятными, мягкими чертами лица, тоненький в талии, сидел за столом, как чай, прихлебывал из стакана коньяк. Другой, не по годам грузный, с мощными, как у грузчика или землекопа, руками, примостился на низенькой скамеечке возле камина, лениво колол ножом небольшую березовую чурку и бросал щепки в огонь.

Рыжий говорил и говорил, язык пьяно заплетался.

— Ты — тупое, ограниченное существо. Неандерталец, троглодит, знаешь? Так хорошо все ехало, п-по правильному руслу… Сколько денег уже есть? А еще бы сколько было? Спрашиваю… у девчонки папка — док, профессор, у него трехпроцентного — куча. Она сама болтала, балаболка… Знаешь, что такое трехпроцентный? Это тебе не сберкнижка, фамилию не спрашивают… Наливай и пей…

Он выпил коньяк залпом, налил еще.

— Все бы мы забрали, папашка за свое чадушко все отдал бы…

Щепки горят слабым огоньком, большая сильная рука лениво строгает большим, с широким лезвием ножом сухую чурку. Светловолосый с пьяной брезгливостью смотрит на своего напарника голубыми, помутневшими глазами. Уничтожающе так глядит, с откровенным презрением.

— Что ты наделал, ишак? Скажи спасибо, что я принял меры, что повел милицию в другую сторону, не в ту степь, навел туману. Теперь библиотеку брать нельзя. Шуму много. К доктору пойдем, к папочке. А? Только без ножа, я хороший, я добрый. Точно, Кролик?

Названный таким безобидным словом человек спокойно закрыл нож, нажал кнопку — лезвие с треском выскочило. Опять спрятал лезвие в пазы, опустил нож в карман, улыбнулся. Встал, потянулся, подошел к столу, выпил стакан пепси-колы и точным профессиональным ударом ткнул своего напарника в висок. Тот охнул и упал на пол. Еще удар — теперь ногой.

Убийца легко поднял бездыханное тело и вытащил его из уютного домика. Через несколько минут от профессорской дачи отъехала машина «Жигули» ярко-красного цвета. Шел мелкий дождь. Конец сентября, сады убраны, на дачных участках никого.

Дождь пошел сильнее.

7.

Но люди неподалеку были. На мансарде своей дачи одноногий инвалид складывал в корзины яблоки, надо бы снести их в погреб, как бы заморозки не ударили. Он со своей верхотуры видел, как рослый парень вынес на руках с профессорской дачи человека, усадил его на заднем сиденье, сам сел за руль, подал машину немного назад, но все же задел багажником забор, развернулся и стал осторожно съезжать по крутому и скользкому спуску вниз, на асфальт.

Одноногий ловко слез по узенькой лестнице в небольшую, обогретую газовой плитой, комнату. Там жена перебирала яблоки: на сок, в погреб, для посылки сыну в Ленинград.

— На профессорской даче балуют, — сказал одноногий. — Хозяин болеет, слышал, второй инфаркт у него, а они повадились.

Инвалид сбросил стеганку, стал надевать толстый зеленый свитер.

— Куда собрался? — спросила жена.

— К санаторию схожу, позвоню участковому. Говорит, с него начальство за дачи стружку снимает. Не его, вроде бы, дело, а народ жалуется. Сторож-то наш ни за что деньги получает, сидит на базаре сейчас. А на дачах шалят. Вот и на этой тоже. Днями там три парня были с девкой, сейчас вот двое уехали, один так напился, что дружок его — бугай бугаем — волоком пер. Уехали, а печка дымит, труба курится. Спалят, а дача как картинка. Хозяина только нет. За весь год эти алкаши — первые гости. Поначалу думал, дочка профессорская с друзьями наладилась гужеваться. А теперь вижу, нет, не она. Хоть и та — не подарочек, но не такая бесстыжая. Эта ходила по саду, винище прямо из бутылки лакала.

— Тьфу, — сплюнула в сердцах жена. — Откуда такие? Ты иди скорей, я есть сготовлю.

— Пойду, — одноногий надел плащ. — Я и номер машины приглядел, заметная она, красная…

8.

Кто звонил Кнышу, зачем, с какой целью, почему ночью? Конягин выстроил с десяток скоропалительных версий, но ни одна его не устраивала, и он ругал всех анонимщиков, какие только встречаются в нашей беспокойной жизни.

Прокурор Рябинин даже рассердился.

— Чего вы, Михаил Павлович, ерепенитесь? Ведь этот тип нам хоть что-то подбросил, он, сам того не желая, сузил круг, в котором надо искать, а вы его ругаете. Он наверняка в какой-то мере причастен к преступлению. Никакого сомнения нет. Поверьте, он знает Лучков», знает обстоятельства уголовного дела по обвинению Досхоевой и ее подручных. Вот они — все восемь томов, — он кивнул на кипу потрепанных дел в коричневых папках. «Кто только не листал эти бумаги», — подумал Конягин.