Лицо отмщения - Владимир Свержин

— Я вам такое советовал? У моего принца, должно быть, есть еще один Гринрой. Или же гнев настолько застит вам глаза, что мой господин просто с кем-то перепутал своего бедного оруженосца. Да как бы язык у меня повернулся предложить вам похитить императрицу?! — Собеседник герцога поднял с пола наливное яблоко, обтер его рукавом и с хрустом надкусил. — Должен вам заметить, — продолжил он, — что всякая власть — от Бога.

— Замолчи, шут гороховый! — рявкнул герцог. — Не ты ли рассказывал мне о драконе, обитавшем в Аахене, о рыцарском подвиге?

— Это да, это я мог. Возбуждать доблестный и в то же время милосердный дух моего господина — разве не входит это в обязанности…

— Молчи, иначе я зашибу тебя! — снова вышел из терпения Конрад Швабский.

— Немалой доблестью приходится запастись, чтобы служить вам, мой принц! — вновь кусая яблоко, тяжело вздохнул Гринрой. — И все же, может, вы расскажете толком, что стряслось?

— Этот недоумок, этот выскочка Стефан Блуаский похитил Матильду и увез ее с собой.

— Ага, вот оно, значит, как, — жуя следующий кусок, начал мыслить вслух оруженосец. — То есть наполовину он все же исполнил вашу волю.

— Наполовину? — взревел герцог. — Да ты в своем ли уме?! Что означает «наполовину»? — Он ударил оруженосца по руке, выбивая недоеденное яблоко. — Я спрашиваю тебя, что значит «наполовину»? Впрочем, — он внезапно успокоился и насмешливо уставился на Йогана Гринроя, — ты говоришь «наполовину», что ж, так оно и есть. А на вторую половину мою волю исполнишь ты. Ты отыщешь Матильду и доставишь ее сюда, во дворец.

— Но, мой принц, что это вы такое удумали? Это же настоящий рыцарский подвиг. Куда мне…

— Гринрой, преклони колена!

— Зачем, мой принц?

— Гринрой, что тебе больше нравится — преклонить колена передо мной, чтобы я посвятил тебя в рыцари, или перед палачом, чтоб он отсек тебе голову? — Конрад Швабский потянул меч из ножен.

— Первое все же предпочтительней, но тем не менее, может, не стоит так спешить?

— Такова моя воля, Гринрой.

— Ох уж эта воля… — пробормотал верный слуга, с явной неохотой становясь на колени и укоризненно глядя на господина.

— Гринрой! — с силой опуская меч плашмя на плечо оруженосца, торжественно произнес герцог. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа, во имя архангела Михаила и святого Георгия делаю тебя рыцарем! Стерпи безответно этот удар и никакой более. Клянись доблестно защищать матушку нашу церковь, блюсти верность своему господину, оборонять сирот и дев…

— Можно подумать, у меня есть какой-то выбор, — вздохнул новоиспеченный рыцарь. — Клянусь.

— Итак, славный рыцарь Гринрой, вы должны отыскать Матильду и вернуть императрицу в Аахен. И пока вы не сделаете этого, на вашем гербовом щите будет изображено вот это вот надкушенное яблоко. Отправляйтесь немедленно!

— Я прославлю этот герб, мой принц, — поднимаясь на ноги и отряхивая колени, со вздохом объявил храбрый защитник дев, а заодно с ними и всего остального, упомянутого сюзереном. — Вопрос в том, удастся ли мне заслужить иной.

* * *

Укромная келья была едва освещена, и даже луч луны, прочертив узкую полоску на стене, не смел развеять мрак.

— Господи, Господи! — Распластавшись ниц перед массивным распятием, хозяин убогого жилища силился выразить словами клокотавший в душе его пламень. — Неизреченна мудрость твоя! Дай сил мне постичь смысл воли твоей, явленной мне в видениях! Для чего благоволишь ты к нечестивцам, коим имя твое — лишь ключ к сундукам, полным злата, лишь ступени к трону и жезл карающий? Наставь меня на путь истинный, даруй прозрение, ибо сокрушен я! Как дал ты сыну своему во дни пребывания его в юдоли земной крестителя и учителя закона твоего, преславного Иоанна Предтечу, так и мне открой путь истинного благочестия! На тебя, Господи, уповаю, да не посрамлюсь я вовек! — Он шептал слова моления столь истово, точно горячечный бред сотрясал все его тело.

— Утешься, — раздалось вдруг у него над головой, и темная келья озарилась сиянием, точно ясный полдень вдруг наступил посреди ночи.

Молящийся то ли из страха, то ли из глубокого почтения закрыл лицо руками.

— Отними длани от очей своих, Бернар, и узри, — вновь произнес голос ласково, но властно. — Ибо тот я, кого звал ты. И пребудет с тобою отныне благодать моя.

Преданные люди — это люди, в предательстве которых я не уверен.

Нерон

Михаил Аргир шел, то моля Господа и далее покровительствовать ему, то упрашивая лошадей двигаться столь осторожно, чтобы и камень не шелохнулся под их копытами.

Топотирит палатинов был опытным воином и немного знал здешние края. Он понимал, что среди обломков скал найти следы копыт значительно сложнее, нежели в лесу. Он также был уверен, что знают об этом и его преследователи, однако лес давал хорошую защиту, почти непроницаемое зеленое убежище. Среди камней же легко было оказаться издали заметной мишенью. «Сейчас надо переждать, — шептал он себе. — Слиться с валунами и перестать мыслить, чувствовать и реагировать на происходящее. А чуть позже они уйдут. Сначала окружат лес и будут искать там, потом, убедившись, что меня там нет, устремятся на поиски к побережью или же к Борисфену. Все равно куда, главное — подальше отсюда. Ай да монашек! Ай да благодарная душа! Ну да ничего. Быть не может, чтобы смертный, посягнувший на жизнь Божьего избранника, ушел от заслуженной кары! А если Господь будет милостив, то мне самому еще доведется встретиться с этим Иудой Искариотским!»

Он вел коней, выискивая место, где можно было бы укрыться хоть на пару часов. «Заставь врага думать, что ты в отдалении, и окажись вблизи», — всплыла у него в памяти фраза из трактата Никодима Фессалоникийца о военном искусстве. На губах Михаила Аргира появилась усмешка. С последней частью стратигмы он, кажется, вполне успешно справился. Наверняка эти выскочки-херсониты сейчас обшаривают место его ночевки, выискивая малейшие намеки на то, каким путем собрался дальше следовать он, гроза половцев, а с недавних пор и злой рок Херсонеса.

Невесть отчего в голову Михаила Аргира пришло такое определение, но оно весьма понравилось гордому ромею, и он с удовольствием повторил его про себя, вслушиваясь, как звучат слова угрозы.

Как бы то ни было, в своих предположениях опытный боец и военачальник был прав. Он не мог видеть, как примчавшиеся вслед за монахом клибанофоры выискивают среди травы отпечатки копыт, сломанные ветки, примятые былинки. Он также не мог видеть, как, проверив содержимое монашеской котомки, самого ее хозяина пинками и окриками прогнали от разрушенной молельни. Но зато вполне мог, а следовательно, догадался о том, что бесполезный в охоте на человека неразумный служитель Господа будет вскоре отправляться обратно в Херсонес, ибо не идти же ему с ищейками, горя желанием лишить жизни ближнего своего.