Брачные игры каннибалов - Дж. Маартен Троост

– Здравствуйте. Я Маартен, сын Германа из Голландии.

– Ай-яй, ай-яй, – хором ответили собравшиеся. – Приветствуем тебя, Маартен, сын Германа из Голландии.

Мне понравилось, как это звучит. Маартен, сын Германа из Голландии – ну прямо средневековый рыцарь! Не так впечатляюще, как Влад Закалыватель[39], но все равно очень грозно. Маартен, сын Германа из Голландии!

Затем настал черед Сильвии.

– Добрый день. Я Сильвия, дочь Джо из Калифорнии.

– Ай-яй, ай-яй! Добро пожаловать, Сильвия, дочь Джо из Калифорнии.

– Знаешь, дорогая, – заметил я, – вообще-то, Калифорния – это часть США.

– Это пока, – ответила она.

Затем по очереди представились актеры. Теперь, когда все познакомились друг с другом, можно было начинать пьесу. Кому-то может показаться, что детский понос и респираторные инфекции – не слишком подходящие для театра темы, но у «Те Айитибверере» просто блестяще получилось их обыграть. Отчасти потому, что диарея и инфекции – действительно насущные проблемы на Кирибати, а отчасти потому, что песни и сказки до сих пор являются здесь основным способом передачи знаний. Писателей на Кирибати нет. Хотя люди на Кирибати, в целом, грамотные, читать тут нечего, кроме церковной литературы, и все знания об островах передаются устно. Отсюда и пьесы о поносе. В Нью-Йорке театр исследует тему внутренней опустошенности современных американцев. На Кирибати – искусство восстановления влагосодержания в организме. Во время представления зрители громко смеялись и многозначительно кивали. Сильвия осталась очень довольна. Одно дело – сидеть в кондиционированном офисе в Вашингтоне, изучая тысячи страниц пафосной белиберды – «распространение знаний посредством Интернета», – и совсем другое – быть в деревне на краю света и смотреть, как люди получают информацию, которая им действительно нужна, эффективным и низкотехнологичным способом. Будь то гуманитарная программа Мирового банка, миллионы долларов были бы потрачены на консультантов и перелеты первым классом, а кульминацией всего этого стал бы отчет, написанный четыре года спустя, с рекомендацией построить дамбу.

Пока актеры и старейшины по очереди произносили заключительные речи, в центр манеабы вынесли обед, который простоял там довольно долго. Вокруг еды роились огромные мухи. Несколько женщин лениво махали руками над пластиковыми тарелками, которые в остальном мире считались бы одноразовыми, но здесь будут использоваться до конца времен. Речи не прекращались. Сильвию поблагодарили за двадцатидолларовый взнос на еду. Потом запели проникновенные песни. На головы нам надели венки и короны из цветов. Шеи посыпали тальком. Подмышками побрызгали деодорантом. И лишь тогда мы смогли наконец приступить к еде. Хотя нет… еще одна, последняя, речь. Старейшина, тихий старичок с круглым, как луна, лицом, объяснил, что нас ожидали лишь завтра (оказалось, на Бутарирари только один телефон), поэтому жители Кумы просят извинения за скудность обеда. Ничего страшного, ответили мы. Наверняка обед очень вкусный.

Оказалось, нет. Вы никогда не задумывались о том, какой вкус у угря размером с питона? Нет? Что ж, могу заверить: это самый отвратительный вид кормежки, когда-либо лежавший на человеческой тарелке. Это скользкий вареный рыбий жир, который мы глотали лишь потому, что по традиции вся деревня наблюдала, как мы поглощаем обед. Наверняка они бы обиделись, если бы рвотный рефлекс сделал свое дело. В течение десяти долгих минут деревенские молча наблюдали, как мы едим. Несколько мужчин при этом брились. Они брились мачете. С ай-кирибати шуточки плохи. Канг-канг, очень канг-канг, пролепетали мы, в то время как еще двадцать мух облепили куски угря, которые мы держали в руках. Наконец старейшины, мужчины, дети и женщины деревни – в таком порядке – тоже приняли участие в пиршестве, и, поскольку внимание от нас немного отвлеклось, я стал втихомолку подсовывать содержимое тарелки бездомным собакам, дежурившим в манеабе.

А потом начались танцы. Любовь ай-кирибати к танцам невозможно описать, как мы уже убедились во время министерского Конкурса Песни и Танца. Причем самое сильное возбуждение у ай-кирибати почему-то вызывает те твист (твист). В какое бы время дня и ночи ни собирались люди в манеабе, настает момент, когда включают деревенский генератор, питающий японский бумбокс, и старые традиции удивительно быстро уступают место пульсирующему биту уличной дискотеки. Причем главная цель этих танцев – не культивировать сексуальное напряжение, а создавать атмосферу бесстыдного дурачества. Считается верхом дурного тона отказаться танцевать те твист, и, поскольку мы были самыми экзотическими гостями, нас часто приглашали танцевать: Сильвию – симпатичные молодые люди, а меня – местные тетушки. Под звуки тихоокеанской попсы и вездесущей «Макарены» мы кружились, выстраивались в цепочки, ударяли друг друга попами и вертели ногами. Мы танцевали, а кто-то заботливо продолжал присыпать нам шеи тальком и брызгать в подмышки деодорантом. Тетушка, с которой я танцевал, подзадоривала меня плясать все глупее и глупее, и вот я начал серию движений, напоминающих цыпленка, обнаружившего, что лишился головы. Тут женщины со всего зала вдруг бросились на меня, как футбольные защитники, и стали яростно душить в объятиях. Они были сильные. Я, конечно, заметно похудел, но все еще был довольно крупным парнем, однако меня швыряли из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Позднее, у манеабы, члены нашей труппы рассказали Сильвии, что это был довольно рискованный, хоть и распространенный способ выражать свою симпатию у женщин Кирибати.

– Надо было их побить, – добавила Тавита. – Некоторые женщины носы бы пооткусывали, если бы на их мужей так набросились. Подраться точно стоило.

– Шутишь? – фыркнула Сильвия. – Ты видела, как они его мутузили? Не стану я вмешиваться. Пусть делают что хотят.

На Бутарирари нам казалось, что мы действительно достигли края света – того самого места, где корабли, переплывая горизонт, падали в никуда. Такие иллюзии возникали, стоило лишь уставиться в голубую бездну и вспомнить о том, что за твоей спиной – только тоненькая ленточка суши, отделяющая океан от лагуны. Когда мы катались по атоллу на взятых напрокат велосипедах (у одного цепь болталась, у другого не работали тормоза, но все это было неважно на атолле, где не было ни одного холма), глядя, как мужчины рыбачат, женщины работают в огороде, а дети играют или смущенно разглядывают нас с высоты деревьев, нам иногда казалось, что жизнь существует только на Бутарирари, а остальной мир с его континентами и большими городами – это просто далекая мечта. Но влияние этого мира не миновало и Бутарирари. Когда в 1889 году сюда приезжал Роберт Льюис Стивенсон, остров представлял собой королевство, терзаемое междоусобицами, где правили головорезы-торговцы и обезумевшие миссионеры, пьянство и оружие. Вскоре и его настигла вечная беда ай-матанга на острове. «Мне кажется, если я сейчас увижу тарелку вареной репы, то расплачусь, – говорится в одном из его писем. – Я научился радоваться акульему мясу, когда оно иногда разнообразит наш рацион, но что такое горы, лук, ирландский картофель или бифштекс, давно уже забыл. Они стали лишь прекрасными мечтами». Где еще, как не на Кирибати, лишения являются приметой любой эпохи?