Счастье по наследству - Ирма Грушевицкая

Прикосновения мужчины, которому отказывается довериться знакомая всем Эмма Бейтс, когда как другая — маленькая, испуганная и уставшая — легко засыпает в его руках.

Кто же я на самом деле? Какая из этих Эмм — я? Какая я — настоящая?

Я — та, кто хочет верить, что всё это правда.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Он мог отнести меня к себе, и у нас обязательно было бы продолжение, потому что даже сейчас мне неимоверно сильно хочется найти Марка и попросить снова сделать это со мной — так, что приходится вцепиться в простынь, чтобы оставаться на месте. Но он отнёс меня к Лексу, и…

Мысли, что ворохом атакуют моё сознание — злые, обвиняющие, насмехающиеся и предупреждающие — я заглушаю теми же словами.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Боженька, пусть мне это не приснилось. Пусть он действительно это чувствует. Мне совершенно всё равно, что будет в конце, но сейчас от той надежды, что дают эти слова, я чувствую себя живой впервые за долгое-долгое время.

Слишком долгое для одной меня.

Моя рука тянется к губам, и я чувствую их припухлость. Это доказательство его страсти. Как же приятен был его вкус, каким сладким дыхание. Какими крепкими объятия, когда он держал меня, когда…

Чтобы заглушить стон, я переворачиваюсь на бок и кусаю подушку. Матерь божья, я кончила от одного прикосновения! Боже мой, боже мой, боже мо-ой! Что Марк обо мне подумал?!

— Мамочка, я пить хочу!

— Конечно, солнышко. Сейчас принесу.

Я спускаю ноги с кровати и некоторое время пытаюсь сориентироваться, в какой стороне дверь. Мне надо попасть на кухню, но свет зажигать не хочется, чтобы не тревожить Лекса.

Наощупь я выбираюсь из спальни и на мгновение торможу в дверях, потому что эта парящая в воздухе комната навсегда останется для меня чем-то вроде алтаря. На том диване, белеющем в центре, я уснула на руках Марка. Сейчас его там нет, и я ловлю себя на мысли, что даже не знаю, в какой стороне его спальня. Да, я хотела бы это знать. Просто потому что… потому что хотела бы.

Дежурная подсветка на кухне освещает мой дальнейший путь. Я на цыпочках бегу через комнату и останавливаюсь только возле холодильника, где нахожу бутылку минеральной воды. Где стоят стаканы, я теперь знаю. Взяв один из них, я наливаю воду и ставлю её на полминуты в горячую воду, которой наполняю кухонную раковину. Микроволновки при первом осмотре не наблюдается, поэтому приходится обойтись таким способом.

Так же на цыпочках бегу назад и только в кровати, напоив Лекса, я признаюсь себе, что втайне надеялась, что Марк услышит мою беготню или шум воды. Это было бы жуть как неловко, но хотя бы доказывало, что он существует на самом деле.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Я улыбаюсь и прижимаюсь к спине спящего Лекса. Он удовлетворённо вздыхает и поворачивается ко мне, по привычке просовывая между моими сжатыми ногами свои ступни. Так он всегда греется, но на этот раз его ножки тёплые, и согреваюсь я.

В следующий раз я просыпаюсь, когда в комнате уже светло.

Лекса в кровати нет.

Кровь снова стучит в висках, когда я бегу к выходу из спальни, и только чудо останавливает меня в дверях. Чудо или та Эмми, что родилась сегодня ночью. Та, в которую вот-вот влюбится мужчина, в которого по уши влюбилась она. Я хочу дать шанс этой любви, поэтому не могу начинать её с недоверия.

Если такое можно говорить про человеческое самосознание, то десять процентов того, что живёт в моей голове, орёт на меня полицейской сиреной и велит бежать на поиски сына. Но я предпочитаю слушать остальные девяносто, поэтому иду в ванную, где неторопливо привожу себя в порядок. Принимаю душ, умываюсь, чищу зубы найденным в шкафчике одноразовым гигиеническим набором с щёткой и пастой. Расчёской из него же распутываю волосы, и только удовлетворившись, как они лежат, выхожу из ванной.

В комнате я переодеваюсь в свою пижаму, которая пахнет больницей. К сожалению, это единственная одежда, что у меня есть, кроме того халата, в котором я спала. Пижама, кроссовки на босу ногу и лежащие на плечах блестящие локоны. Это всегда хвостик, пучок или то, что Фло называет «писькина радость» — маленькая дулька на макушке. Вот так волосы я не распускала очень давно. Я смотрю на своё отражение в зеркале платяного шкафа, и мне нравится та девушка, что в нём отражается.

Мне она незнакома. Ну, почти. У неё мои черты, но точно не мои глаза. И не мой румянец на щеках и не мои розовые губы, подрагивающие в улыбке.

«Привет, Эмми! Можно, я побуду тобой ещё немного? А лучше — оставайся навсегда. Я с удовольствием уступлю тебе место».

Не я, а Эмми — Минни, если в терминологии Марка — выходит из комнаты в поисках своих мужчин. И я ею очень горжусь.

— Мама, мы сделали тебе тосты с клубникой. Марк сказал, что все девчонки любят клубнику.

Я с изумлением смотрю на сына, чья довольная мордашка маячит за кухонной стойкой. Судя по тому, что он почти лежит на ней, на стул Лекс забрался с ногами. Дома я не разрешаю так сидеть, и сын это знает.

— Смотри! — Он двигает с мою сторону тарелку с треугольными тостами, щедро залитыми взбитыми сливками и нарезанной вкривь и вкось клубникой. — Красиво, правда? Марк ещё хотел положить мяту, но я сказал, что ты никогда не покупаешь мятную жвачку.

— Не покупаю, — подтверждаю я и впервые за всё время смотрю на Марка.

Он стоит у плиты, где что-то варится в небольшом ковшике. Когда он поворачивается ко мне, в руках его я замечаю большую ложку. А ещё замечаю, что на нём низко сидящие джинсы и простая белая футболка, что делает его самым сексуальным мужчиной на планете.

И этот мужчина мне улыбается.

— Привет.

— П-привет, — говорю я.

— Лекс, помнишь, о чём мы договорились?

Я с удивлением перевожу взгляд с Марка на Лекса и обратно. Потом снова на Лекса и вижу, как тот с достоинством кивает.

— Спасибо, дружище.

Марк откладывает ложку, вытирает руки небольшим полотенцем и идёт ко мне. Я едва стою на ногах от волнения, когда, подойдя, он приподнимает мой подбородок и нежно касается губ поцелуем.

— Доброе утро, малыш, — шепчет, едва от них оторвавшись. — Как спалось?

— З-замечательно, — хриплю я в ответ, потому что голос отказывается мне повиноваться. — А тебе?

— Неплохо. Но надеюсь, скоро будет лучше.

Я начинаю краснеть, но не успеваю ничего сказать, потому что Лекс фыркает из-за спины Марка.

— Гордон говорит, что папа с мамой вот так целовались по утрам, а потом у них появилась эта пискля Кими.

Марк саркастически улыбается, играя бровями, а я становлюсь пунцовой и строго смотрю на сына из-за его плеча.

— Лекс!