Комбат. Беспокойный - Андрей Воронин

– Будем жить, Захар, – хрипло произнес Сергей и, больше не оглядываясь, двинулся вниз, к дороге.

Примерно на середине спуска ему встретилась подходящая ямка, в которой он не без сожаления оставил автомат, пустую кобуру и дубинку. Пистолет перекочевал в просторный карман комбинезона, верхнюю часть которого Казаков снял и оставил свободно болтаться сзади. В таком виде, да еще в потемках, его могли принять за туриста – по крайней мере, он на это очень надеялся. В любом случае чемодана с запасным костюмом у него не было, а заменявшие нижнее белье солдатские кальсоны даже издалека и при плохом освещении вряд ли могли сойти за летние брюки.

Он был уже в полусотне метров от дороги, когда ему снова повезло. Ехавший в сторону моря автомобиль, мощный серебристый внедорожник с тонированными стеклами, вдруг затормозил и остановился почти напротив него. Казаков припал к земле, хотя знал, что и так сливается с темным фоном. Предосторожность была излишней: машина явилась не по его душу. Передняя дверь распахнулась, и выбравшийся из нее долговязый водитель, обойдя автомобиль спереди, остановился на правой обочине, спиной к Сергею. Он не выключил фары, и те освещали его спину. Судя по позе, водитель справлял малую нужду.

Это был шанс, в котором Сергей отчаянно нуждался. Под несмолкающий стрекот цикад, волнами наплывавший из душной бархатной темноты стремительно наступившей южной ночи, он бросился к машине, стараясь не слишком громко шуршать травой. Дверца со стороны водителя была распахнута, внутри горел потолочный плафон, и было видно, что на пассажирском сиденье кто-то есть. Это был мужчина, и Сергей, чтобы сразу, без продолжительных дебатов, расставить все по своим местам, на бегу вынул из кармана пистолет. Он прыгнул за руль и первым делом направил оружие на шарахнувшегося к противоположной дверце пассажира.

– Пикнешь – пристрелю, – пообещал он и ахнул, разглядев в тусклом свете слабенькой потолочной лампы перекошенную ужасом знакомую физиономию.

* * *

Скоротечные южные сумерки незаметно сменились непроглядной темнотой. На черном бархате неба россыпями драгоценных камней засверкали звезды, которые не мог затмить даже свет установленных над воротами сильных прожекторов. Ворота были железные, их створки украшали рельефные изображения якоря и пятиконечной звезды. Справа от них стоял белый одноэтажный домик КПП, на крылечке которого, привалившись плечом к косяку, покуривал матрос в чистой полотняной робе и сдвинутой на затылок пилотке, с красной повязкой на рукаве и штык-ножом на поясе.

Душная, напоенная ароматами степных трав ночь звенела несмолкающими трелями цикад, вокруг прожекторов, время от времени с отчетливым стуком ударяясь о стекло, роились ночные бабочки. Поодаль, метрах в трехстах отсюда, огороженное редким частоколом невидимых в темноте пирамидальных тополей, пролегало шоссе. Изредка по нему проезжала машина, и тогда стоявший на посту матрос видел летящий свет фар и слышал шорох и шлепки шин по не успевшему остыть после дневного пекла асфальту.

Очередная машина не пронеслась мимо, торопясь поскорее добраться до моря или, напротив, до наступления утра покрыть как можно больший отрезок долгого пути на север, домой, а притормозила и аккуратно съехала с шоссе на узкую бетонку, что вела прямиком к воротам КПП. Следя за тем, как посверкивают, приближаясь, ее фары, матрос торопливо добил и выбросил в ночь окурок: в машине мог приехать кто угодно, в том числе и командир части, любивший время от времени порадовать личный состав внезапной ночной тревогой и сурово не одобрявший таких проявлений разгильдяйства, как курение на вахте.

Окурок прочертил в темноте огненную дугу и, ударившись о ссохшуюся до каменной твердости землю, рассыпался дождем искр. Машина подъехала и остановилась на освещенном пятачке перед воротами, оказавшись не командирским «уазиком», а немолодым внедорожником «ниссан». Вид у джипа был усталый и запыленный, а разбившаяся мошкара так густо облепила его ветровое стекло, решетку радиатора, толстые дуги «кенгурятника», фары и даже номерной знак, что те казались мохнатыми.

Матрос подошел к машине. Вблизи от моторного отсека тянуло жаром, как из печки, пахло горячим маслом, раскаленным железом, резиной и бензином. Окно с левой стороны было открыто, позволяя видеть водителя – плотного загорелого мужчину лет пятидесяти в разрисованной камуфляжными разводами, насквозь пропотевшей майке без рукавов.

Данный предмет гардероба, несмотря на расцветку, не мог расцениваться как военная форма; номер на машине был гражданский, водитель незнакомый, и матросик, призвавшийся всего два месяца назад и пока не имевший случая видеть данный автомобиль, задал вполне резонный, как ему казалось, вопрос:

– Вы куда?

– Туда, – ответил водитель, кивнув в сторону ворот. – А что, разве так непонятно?

– Документы предъявите, – посуровел матросик.

– Так, – помолчав секунду, сказал водитель. Голос у него был усталый, а тон – сдержанно-раздраженный. – Из последнего призыва, что ли? То-то я гляжу, что одет по уставу и физиономия вроде незнакомая… Старшего позови, салага. А если он спит, ты, прежде чем его будить и наживать неприятности, посмотри на столе, под стеклом. Там среди прочих бумажек есть список автомобилей, которым разрешен проезд через КПП без досмотра и проверки документов. Мой тебе совет: ты этот списочек выучи наизусть – так, чтоб от зубов отскакивало, даже если тебя посреди ночи разбудят. Пригодится, поверь. Не все ведь такие добрые и терпеливые, как я. Могут и шею свернуть, и поедешь ты домой раньше срока… ногами вперед. Ну, марш, живо!

Матрос заколебался, явно подозревая какой-то подвох, но тут из дверей КПП, зевая и потягиваясь, вышел заспанный мичман в наброшенном поверх тельняшки кителе и фуражке набекрень. Он бросил невнимательный взгляд на машину, всмотрелся в залепленный мошкарой номер и небрежно бросил, обращаясь к подбежавшему с докладом матросу:

– Открывай.

Служивый обогнул его и, топая тяжелыми ботинками, скрылся внутри КПП. Мичман подошел к машине и обменялся с водителем ленивым рукопожатием. – Здорово, Константиныч, – как старого знакомого, приветствовал он его. – Как сам?

– Порядок, – лаконично ответил водитель. Глаза у него были красные от недосыпания и дорожной пыли, лицо осунувшееся от усталости, взгляд отсутствующий, а тон – вялый и равнодушный. – Ну, чего он там возится?

Было слышно, как матросик копошится за воротами, позвякивая железом.

– Салага, – пояснил мичман. – Всего два месяца, как от мамкиной титьки отняли. Военмор, защитник Отечества…

Он длинно сплюнул в темноту и достал сигареты, чтобы хоть чем-то заполнить паузу. Несмотря на рукопожатие и приятельский, хотя и предельно усталый тон, водитель старого «ниссана» был не из тех, с кем можно приятно поболтать, коротая время. Он никогда не грубил, не задирал нос и не отмалчивался, но мичман по опыту знал, что все разговоры, затеянные с ним или с любым из его коллег, каким-то волшебным образом, будто сами собой, увядают уже после второй или третьей фразы. Разумеется, никаким волшебством тут даже и не пахло, просто эти люди явно владели искусством направлять любой разговор в нужное им русло или пресекать его в самом зародыше. Мичман давно сообразил, что данное умение не является врожденным талантом, а приобретено на каких-то специальных курсах, и это открытие раз и навсегда отбило у него охоту вступать в длинные задушевные беседы с людьми, подобными «Константинычу». Ведь ясно же, кто они такие! То есть, наоборот, ничего не ясно, но из самых общих соображений следует, что от них лучше держаться подальше…