Пепел победы - Дэвид Марк Вебер

Лорд Мюллер, однако, об этом не знал. И не должен был знать… до определенного момента.

Правда, обсуждение вопросов финансирования, даже с намерением скрыть его источники, еще не было преступлением; о каком-либо нарушении можно было бы говорить лишь после получения денег и указания ложного источника. И хотя сам характер состоявшейся беседы наводил на мысль о заговоре, ни один суд не счел бы эту запись доказательством такового.

Хьюз, однако же, разочарования не испытывал, но уловил открывающиеся возможности. Насколько он мог знать, это был первый случай, когда не просто частное лицо или группа лиц, а действительно крупная, причем хорошо законспирированная организация вышла на контакт с Миллером по собственной инициативе. Прежде землевладелец сам налаживал подходы к им же самим избранным союзникам, в чем проявлял большое искусство, выдержку и осторожность. До сих пор сплетенная им паутина была тонкой, но очень прочной, но если он примет (а все шло к тому, что примет) предложение Бэрда и Кеннеди, то новая организация неизбежно добавит к паутине и свои нити. Что сделает руководимую землевладельцем сеть более рыхлой и уязвимой для проникновения, а стало быть, число потенциальных свидетелей на грядущем процессе против Мюллера станет возрастать в геометрической прогрессии.

На том самом процессе, о котором давно мечтал сержант личной гвардии Мюллера и капитан Службы Планетарной безопасности Грейсона Сэмюэль Хьюз. Потратив пять стандартных лет на то, чтобы вкрасться к землевладельцу в доверие, он тем не менее до сих пор не располагал серьезным компроматом… Но если после сегодняшней встречи дела пойдут так, как следует ожидать, все изменится. Непременно изменится.

— Ну что ж, время близится… я думаю, — заметил гражданин вице-адмирал Лестер Турвиль, откинувшись в кресле за столом совещательной каюты.

Глаза его при взгляде на висящую над столом голографическую звездную карту блеснули. Разумеется, он уже видел ее, и не раз, на всех этапах предварительного планирования, но тогда план оставался чисто умозрительным, а сейчас находился в оперативной разработке, и для воплощения его в жизнь требовалось лишь, дождаться сосредоточения выделенных сил.

— Твоя манера выражаться всегда заставляет меня нервничать, — сухо отозвался народный комиссар гражданин Эверард Хонекер.

Турвиль рассмеялся. Гражданин вице-адмирал частенько гадал, о чем вообще думает Госбезопасность, оставляя при нем в качестве сторожевого пса этого человека. Предположение, будто никто из высших чинов БГБ просто не заметил, что отношения между соглядатаем и его подопечным перестали соответствовать предписанной норме, Турвиль находил излишне оптимистичным. Со времени той постыдной истории с решением казнить Хонор Харрингтон по заведомо ложному обвинению политическая благонадежность Хонекера слабела не по дням, а по часам, и в настоящее время комиссар вплотную подступил к опасной черте открытого выражения недовольства. Турвиль готов был побиться об заклад, что отчеты, направляемые гражданином комиссаром Сен-Жюсту, имеют мало общего с действительностью.

Некоторое время Турвиль и Хонекер из соображений безопасности (ведь помимо комиссаров существовали и негласные осведомители БГБ) пытались делать вид, будто их отношения остаются прежними, однако после операции «Икар» многое изменилось. Как открыто заметил Турвиль, потепление отношений между строевыми командирами и приставленными к ним для надзора комиссарами стало достаточно распространенным явлением. Адмирал, правда, сомневался в том, что оно носит универсальный характер, но Двенадцатый флот совершил то, чего не удавалось в Народном флоте никому, кроме, может быть, Тейсмана. Флот не просто нанес противнику поражение, но унизил манти и их союзников, расшатал единство Альянса (не этим ли объяснялся полный отказ Мантикоры от наступательных действий?) и впервые с начала войны создал основу для возрождения морального духа общества.

Весь личный состав флота — и офицеры, и народные комиссары — прекрасно осознавал, что им удалось совершить. Гордость и солидарность, обретенные после стольких лет позора и унижений, было невозможно переоценить. Хонекер, человек изначально порядочный, не мог не поддаться общему воодушевлению; не отстала даже холодная, как рыба, гражданка Элоиза Причарт, комиссар адмирала Жискара.

Разумеется, в штаб-квартире БГБ должны были понять, что в сложившейся ситуации подобный поворот неизбежен. Но, похоже, не поняли. Или, во всяком случае, не отреагировали так, как реагировали ранее. Клевреты Сен-Жюста произвели кое-какие кадровые изменения, но отнюдь не те, каких опасался Турвиль. Конечно, пополнение флота кораблями БГБ не могло не вызвать у него определенных подозрений, но зато ни один из комиссаров, побывавших в деле, не был отозван и заменен новым.

Разумеется, адмирал отдавал себе отчет в том, что БГБ обладает и другими каналами сбора информации: Сен-Жюст создавал свою сеть осведомителей еще во времена правления Законодателей. Другое дело, что, — как надеялся Турвиль, — число шпионов Госбезопасности на его кораблях не увеличилось. Он часто задумывался, многие ли понимают, что случившееся ознаменовало фундаментальный перелом в соотношении сил между Оскаром Сен-Жюстом и Эстер МакКвин.

Одним из побочных последствий происходящих перемен стало повсеместное установление не то чтобы дружеских, но менее формальных, чем прежде, отношений между командирами и комиссарами. Внутренне Турвиль и Хонекер были готовы к сближению и раньше, но год назад даже Эверард не позволил бы себе отпускать шуточки по поводу возможного риска, связанного с осуществлением оперативного плана. Ведь задача комиссара сводилась к тому, чтобы вне зависимости от риска заставить командира любыми средствами привести план в исполнение.

Правда, Лестер Турвиль собственными стараниями создал себе репутацию бесшабашного сорвиголовы, рвущегося в бой без оглядки, и это ставило Хонекера в положение, несколько отличавшееся от положения других сторожевых псов. Зачастую он оказывался перед необходимостью ограничивать беспредельный энтузиазм своего подопечного, что — как комиссар, не будучи дураком, давным-давно понял — увеличивало простор для маневра гражданину адмиралу и начальнику его штаба гражданину капитану Юрию Богдановичу.

Это понимание придавало шутке дополнительный смысл. И заодно превращало ее в завуалированный вопрос.

— Признаться, Эверард, я и сам порой удивляюсь тому, что слетает у меня с языка, — отозвался Турвиль.

До «Икара» обращение командира к комиссару и наоборот по имени, без официального «гражданин» было бы делом немыслимым, сейчас же воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

— Но, поверь, из всех моих оговорок вовсе не следует, будто я не рад тому, что мы приступили к разработке «Сциллы». Другое дело, что мне хотелось бы знать побольше о том, в какую же чертову переделку попала Джейн Келлет у Ханкока.

Турвиль достал из кармана сигару, раскатал ее между ладонями и, задумчиво покачиваясь вместе с креслом из стороны в сторону, продолжил: