Дом с химерами - Инна Бачинская

Гость усмехнулся и пожал плечами – может, и звали. Амалия – имя довольно распространенное, почему бы и нет. А что?

Глеб рассказал, что Ляля Бо выдумала, будто в доме живет дух Амалии Шобер. Глеба охватило чувство радости, ему давно не было так хорошо – скоро ночь, и, возможно, снова придет Амалия. Он жалел, что рассказал этой славной девушке Катюше про свою сиреневую женщину с искрами. Не нужно было. Он не понимал уже, почему запаниковал, пытался сбежать… Глупец! Амалия – его тайна, его сон, его надежда! Почему надежда, на что надежда – он затруднился бы объяснить, он просто так чувствовал. Это было то, что принадлежало только ему. Должно же быть хоть что-то в этом мире, что принадлежит только ему! Он сунул руку в карман, нащупал носовой платочек Амалии и счастливо рассмеялся.

Он сходит с ума? Прекрасно! Не худший способ сойти с ума. Амалия будет приходить к нему, и они будут разговаривать долго-долго!

Он рассеянно слушал своего гостя – от коньяка приятно туманилось в голове – и представлял себе, как ночью медленно откроется дверь и…

– А висельник? – спросил вдруг тот. – Не появлялся? – И они снова рассмеялись.

Глеб откинулся на подушку, закрыл глаза. Его гость сидел молча, не сводя с него внимательного взгляда. Прошло пять минут, потом десять. Глеб не шевелился. Гость протянул руку, коснулся пальцами его лица – Глеб не отреагировал, – и потянулся за портфелем. Раскрыл, достал веревку с петлей на конце, молоток, какие-то железки. Раскрыл настежь дверь, стал на табурет и начал вколачивать одну из железок в косяк двери. Дом ответил на удары глухим эхом, прокатившимся сверху донизу. Закончив, он подергал – железка сидела прочно. Затем соскочил с табурета, подошел к спящему человеку, застыл, разглядывая его. После чего, словно решившись, продел голову Глеба в петлю и, поднатужившись, поднял безвольное тело с кровати. Взгляд его упал на темное окно, он застыл, прислушиваясь, ругая себя за то, что не догадался закрыть проем какой-нибудь тряпкой…

* * *

…Всю предыдущую ночь я проворочалась, раздумывая о бедной Ларисе Куровицкой, о привидениях, об актерах Молодежного и нашем походе на чердак. Лариса… В ней было столько жизни и света, ее смерть не укладывалась у меня в сознании. И не только у меня – ее муж, теперь вдовец, художник Андрейченко, тоже не мог поверить… Я стала раздумывать, что «тоже». Почему-то встреча с ним не давала мне покоя. Я перебирала по косточкам наш разговор и не находила ровным счетом ничего подозрительного.

– Ты думаешь, он причастен к убийству? – спросил Каспар.

– Нет! Но…

– Но?

– Понимаешь, что-то было… Не знаю!

– Царапает?

– Царапает.

– Слово?

– Нет, скорее… Не знаю. Жест, мимика… Тон! Понимаешь, он говорил о ней как о живой. Кроме того, я не знаю, зачем он меня позвал, а все непонятное вызывает подозрения. Мы с ней не виделись восемь лет, я ничего о ней не знаю… Вот! Я ничего о ней не знаю.

– И что?

– А то, что я ничего не могла ему рассказать! Понимаешь, я ровным счетом ни-че-го не могла ему рассказать. А потому наша встреча не имела смысла. Кроме того, Лариса мертва, и какая теперь разница, что именно я могла бы о ней рассказать?

– И… что? – снова повторил Каспар в недоумении.

– А то, что наша встреча имела бы смысл, если бы Лариса была жива! Допустим, она исчезла, и он пытается разыскать ее. Он позвонил мне, еще кому-то, ее друзьям! Понимаешь?

– Не очень. Как-то ты все усложняешь, Катерина. Даже не знаю, что сказать, – озадачился Каспар. – Хотя не могу не признать, что-то в этом есть… Какая-то глубинная логика на уровне подсознания!

Именно! Очень глубинная и на уровне подсознания.

Поздно вечером, выдержав борьбу с Каспаром – он в пылу полемики назвал меня истеричкой, – я набрала Леонида Максимовича.

– Екатерина Васильевна, вы?

В его голосе я не услышала радости. Он не сказал «опять вы», удержался – и на том спасибо.

– Леонид Максимович, извините за поздний звонок, я… Понимаете, завтра я уже не решусь! – выпалила я. У меня было чувство человека, бросающегося в прорубь.

– Какие-то новые мысли? – вздохнул он.

– Я вас не разбудила? – опомнилась я.

– Ну что вы! Это такая мелочь! Приму снотворное еще раз. Я вас внимательно слушаю, Екатерина Васильевна.

– Только не смейтесь, Леонид Максимович. Понимаете… Я думаю, Лариса жива! И еще… Нужно спросить у ребят со двора, был ли на ней розовый шарф… Я как-то не сообразила сразу. И если не было, то, сами понимаете…

Человек, сидя в кустах, наблюдал за домом. Он пропустил момент, когда на сцене появился новый персонаж, и заметил его, только когда тот постучался в дверь. А потом швырнул в окно камешек. Его впустили. Человек в кустах слышал невнятные голоса Глеба и ночного гостя, а потом увидел тени в окне комнаты актера. Окно было распахнуто, там горела свеча. Слов было не разобрать – голоса сливались в неясный гул. Ему показалось, что голос гостя ему знаком.

Озадаченный, он подошел ближе и стал под окном, но слов было все равно не разобрать. Он слышал смех, звяканье стекла, звук падения ножа или вилки…

Потом все стихло. И потянулись томительно долгие минуты. Человек стоял, прислушиваясь. Висела томительная тишина. Вдруг раздались глухие равномерные удары…

Человек отпрыгнул от дома и бросился к двери – она была заперта. Он побежал за угол. Подскочил к заколоченному окну и стал поспешно сдергивать подгнившие доски. Протиснулся в образовавшуюся щель, упал на пол на той стороне. Вскочил и, прислушиваясь, осторожно двинулся к лестнице, прижимаясь к стене. Когда он достиг первой ступеньки, ему послышался неясный крик наверху и сразу же грохот, похоже, упавшей табуретки, и потом протяжный, страшный стон…

Чертыхнувшись, он включил фонарик и взлетел наверх по угрожающе гремящим ступенькам. Дверь в комнату Глеба была распахнута. Металось на сквозняке пламя свечи. Глеб, скрутившись в клубок, лежал на полу около стола; у двери на боку лежал другой человек – похоже, без сознания. Голова его была в крови – на полу растекалась черная лужица крови, – а лицо закрыто волосами. Федор Алексеев – а это был он, – переступив через незнакомца, опустился на корточки перед Глебом и дотронулся до его шеи – тот был жив. Федор осторожно снял веревку с шеи артиста. Незнакомец на полу застонал и шевельнулся, приходя в себя. Федор развернул его к себе и с изумлением узнал историка Евгения Гусева! Недолго думая, он скрутил руки историка веревкой. Взгляд его упал на вбитый в дверной косяк крюк, на недопитую бутылку коньяка, на опрокинутую табуретку…

Он осторожно перенес Глеба на кровать и достал из кармана мобильный телефон…

…Капитану Астахову снился убийца, стоящий за дверью, а он, капитан Астахов, на цыпочках входил в темную комнату, сжимая в руке пистолет. Он слышал тяжелое дыхание убийцы, но не мог понять, слева тот стоит от двери или справа. Он сделал шаг, другой, третий… и собирался уже с криком «Руки вверх!» броситься на преступника, как вдруг в дверь позвонили. Отвратительный, дребезжащий, пронзительный звук! Капитан Астахов чертыхнулся и… проснулся. Часы показывали три утра, и мобильный телефон на тумбочке рядом с кроватью дребезжал, захлебываясь звуками бравурного марша.