Фаворит - Валентин Пикуль

— Вот! Из пяти арбузов хоть един годен стался, а из тридцати государей ни одного путного не выросло…

Павел продолжал любить сумасбродного отца, который часто потешал его своими кривляниями, и, напротив, очень боялся матери, строгой и резкой. Наследника страшили коронационные пиры; от необъяснимой тоски ребенок начинал рыдать, вызывая шепоты дипломатов, сдержанный гнев матери: «Уведите прочь его высочество!» Догадываясь, что Панин развивает в сыне любовь к отцу, царица решила заменить его д'Аламбером, которого звала в Россию, обещая ему множество земных благ. Но философ отвечал, что боится умереть в России от… геморроя! Это был дерзкий намек на те самые «колики», что погубили Петра в Ропше. А барон Бретейль ехидно спрашивал: когда же приедет д'Аламбер?

— Подслеповатый Диоген не желает вылезать из своей заплесневелой бочки. Бог с ним, я решила там его и оставить…

Весною 1763 года политики Европы выжидали смерти Августа III — предстояла борьба за польскую корону. В газетах писали, что Екатерина будет способствовать избранию в короли Понятовского, после чего последует брачевание царицы с молодым и красивым королем. Узнав о таковых конъюнктурах, Гришка Орлов люто взревновал:

— Вот ты чего захотела! Но я этого не допущу.

— Я тоже, — спокойно отвечала ему Екатерина…

Мерси д'Аржанто отозвал в уголок милорда Букингэма:

— Кажется, мы присутствуем при развитии драмы. Следите за главною героиней — или она погибнет в последнем акте от кинжала злодея, или сохранит право на свободу…

Бывший канцлер Бестужев-Рюмин объезжал сановников, сбирая подписи под проектом о желательности брака Екатерины с Григорием Орловым. Неугомонный карьерист растревожил даже загробную тень Елизаветы, состоявшей в браке с Разумовским.

— Не было того! — с гневом отрицала Екатерина.

Бестужев-Рюмин отвечал дряблым смехом пакостника:

— Было, матушка, был пример. У графа Разумовского и ларец в дому хранится, а в нем и акт о браке с Елизаветой лежит.

Екатерина напрямик спросила своего фаворита:

— Сколько ты заплатил Бестужеву? Пойми, что меня ведь со свету сживут: Воронцовы, Панины, Разумовские…

Но тут же возник Алехан с лаской дьявольской:

— Чего бояться-то? В день венчальный велю кареты подать. Как только о браке объявим, всех роптающих по каретам рассадим, и поскачут они туды, куды и Макар телят не гонял.

Канцлер Михаила Воронцов попросил принять его:

— Государыня, вы можете не любить меня и далее. Но я заявляю: ваше сочетание с Орловым произведет внутри империи самые невыгодные колебания… Лучше уж тогда сочетаться вам с заточенным Иоанном Антоновичем, чтобы примирить две враждующие ветви Романовых!

Екатерина с раздражением отвечала канцлеру:

— Пахнущий могилою Бестужев-Рюмин чрез угождение Орловым желает карьер сделать, чтобы заместить вас на посту канцлера… Впрочем, остаюсь признательна вам за чистосердечие.

В один из дней, когда Бестужев-Рюмин снова заговорил о скорейшем бракосочетании ее с фаворитом, Екатерина с прищуром посмотрела на Панина, вызывая его на обострение конфликта.

— Императрица русская, — отчеканил Панин, — вольна делать, что ей хочется, но госпожа Орлова царствовать не будет.

Произнося этот смертельный приговор, Панин откинулся в кресле, а когда снова принял позу спокойную, то на стене осталось большое белое пятно — от парика, густо напудренного.

— Госпоже Орловой я не слуга, — ровно заключил он.

Екатерина встала, указывая перстом на Панина:

— Вот гордый римлянин… подражайте ему!

Вскоре в доме княжны Хилковой загуляли два ближайших приятеля Орловых — лихие гвардейцы Хитрово с Ласунским — и за выпивкой договорились зарезать при случае Алехана Орлова.

Орловы сами же и вступились за арестованных:

— Пытать не надо их, матушка. Они друзья наши.

— Дожили мы, что друзья хотят друзей резать…

С марьяжами пора было кончать. Воронцов был зван в Головинский дворец, и тут Екатерина повела себя с удивительно тонким знанием людской психологии. Она сказала канцлеру:

— Прошу заготовить два манифеста. Первый — о моем вступлении в брак с графом Орловым… Не возражать! — прикрикнула она, едва канцлер открыл рот. — И вот манифест о даровании Алексею Разумовскому, яко законному мужу покойной императрицы Елизаветы, титула «Его Императорского Высочества».

Первый она оставила у себя, второй вручила Воронцову:

— С этим езжайте на Покровку, где живет старый Разумовский, и пусть он, ради утверждения этого манифеста, предоставит на мое усмотрение те брачные контракты, что у него хранятся… Они нужны мне для создания прецедента по манифесту, который остается у меня… Надеюсь, все поняли?

— Не делай этого, матушка: погибнешь!

— Ваше сиятельство, не учите мое величество…

Канцлер отъехал. Екатерина вышла в аудиенц-залу; возбужденная, нервно прохаживалась вдоль залы мелкими шажками; вровень с нею гуляли Орловы, уже пронюхавшие, зачем поехал Воронцов; следом поспевал гориллоподобный женевец Пиктэ с навахою под кафтаном.

Екатерина делала вид, что Орловых не замечает.

— Пиктэ! Для чего съезжаются ко дворцу кареты?

— Очевидно, по изволению графов Орловых…

«Ясно — зачем. Но следует ждать возвращения Воронцова».

Воронцов застал Разумовского сидящим подле камина, старик читал духовную книгу старинной киевской печати. Воронцов в двух словах объяснил суть дела, по которому приехал.

— Дай-ка сюда бумагу, — протянул тот руку.

Бывший свинопас изучил манифест, приравнивавший его к членам династии Романовых. Но изощренно-выверенный расчет женщины вдруг переплелся с богатейшим жизненным опытом старика: Разумовский сразу же понял, чего желает от него сейчас Екатерина… Кряхтя, он снял с комода ларец черного дерева, окованный серебром.

— Гляди! — Алексей Григорьевич показал канцлеру пергаментный свиток, бережно обернутый в драгоценный розовый атлас.

Развернув атлас, он поцеловал бумаги, писанные еще в 1744 году, когда был молодым парнем и рядом с ним стояла цветущая красавица — Елизавета, радостно отдавшая ему сердце.

— А-а-а-а! — в ужасе закричал Воронцов.

Брачные документы корчились в пламени камина.

— Ты, Мишка, не ори, — сказал Разумовский. — Я возник из ничтожества в хлеву скотском, сам вскоре навозом стану. Теперь езжай и передай ей от меня, что нет у меня никаких брачных бумаг и я никогда не бывал супругом государыни… Брехня это!

Об этом канцлер и объявил, во дворец возвратясь:

— Случая в доме Романовых не бывало такого, чтобы законная самодержица со своим верноподданным сопряглась…