Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

Марина опустила глаза с неподвижного флажка, который темнел на фоне дальних облаков, прошлась взлядом по узким, слеповатым окнам здания, спустилась к широким двустворчатым дверям входа, и дальше — по радиальным ступеням. Тут нечаянно зацепила глазом афишную тумбу и… И увидела Романа! У нее чуть не вырвался приветственный вскрик. В груди что-то колыхнулось, затрепетало, — как бывает, шквальным порывом на дерево налетит ветер, пронижет крону, и каждый листок заколышется, затрепещет, — так и по Марине прошла волнующая дрожь, будто внутри — горячий порыв ветра.

Роман стоял к ней боком, разглядывал испещренную строчками афишу. Хотя расстояние между ними было немалое, Марина отчетливо видела волосы, которые лежали у него на воротнике серой в полоску рубашки. «Зачем-то волосы отрастил?» Он стоял, засунув руки в карманы брюк, сгорбившись, и, казалось, не мог оторваться от афиши. Марина пораженно разглядывала его. У тумбы стоит человек, который перевернул ее жизнь, который не отпускал ее мысли ни на минуту, с которым она очертя голову хотела убежать от мужа. Вдруг Роман отступил на несколько шагов, сместился от афишной тумбы, так что потерялся за ней. Марина непроизвольно выкрикнула, будто он, не дождавшись ее, уходил:

— Рома! — и резко шагнула на мостовую, чтобы догнать его.

В какой-то момент, находясь уже посреди дороги, взгляд Марины скользнул по дверям гостиницы. В полуотворенной створке она ошеломленно увидела второго Романа. Она вздрогнула, охнула и остановилась посреди улицы. В следующий момент она догадалась, что прежде обозналась, что тот человек у тумбы с афишами не Роман, а его нечаянный двойник. Настоящий Роман выходил из дверей гостиницы, в светлом клетчатом костюме, в красном джемпере, свежий, ровно стриженный, не сутулый. Оторопевшая от двойственности, Марина опять ухватила взглядом человека, который стоял у афишной тумбы. Он был и сутул, и, вероятно, не молод, и волосы у него лохмами наползали на серый ворот рубахи.

Пока Марина мешкала, разбираясь с первым и вторым Романами, светофор на перекрестке поменял свет, ей нужно было либо торопиться идти дальше, либо оставаться посередке улицы пережидать транспорт; но в своем смятении она не воспринимала внешней опасности и рассеянно шагнула вперед. Она сделала шаг, второй, и вдруг резко отшатнулась назад. Прямо перед ней, жарко опахнув запахом металла, бензина, колесной резины и пыли, протащился, пропыхтел старый, громыхающий автобус.

— Бестолочь! Куда лезешь! Варежку открыла, ворона! — заорал из окна кабины водитель, едва успевший увернуть автобус и притормозить.

Марина оцепенела. В воспаленном мозгу стучала шальная мысль: «Если бы меня сбил автобус, весь город бы узнал, что я шла к любовнику». Через несколько секунд она была в объятиях Романа. Он прижимал ее руки к своему лицу, целовал и тихо говорил:

— Наконец-то встретились! Вот и встретились!

Марина стеснялась, старалась увести его подальше от чужих глаз, скованно улыбалась и все еще переживала встряску. Она чуть под автобус не угодила! Может, это знак? Предупреждение?.. Роман ее угробит. Не так, так этак… Хоть бы никто их не заметил.

* * *

В номере уже красовался накрытый стол: шампанское, конфеты, мандарины в ярких кожурках, грозди черного винограда. В вазе стояли белые крупные розы, а на тумбочке трельяжа манила взгляд слюдяная коробочка, перетянутая алой лентой, с изящным пузырьком в форме кувшина. «Французские духи! — испуганно догадалась Марина: коробка гляделись слишком подарочно. — Я их даже взять не смогу. Такие дорогие! Откуда у меня такие могут быть?»

По местным меркам этот гостиничный номер считался люксовым: просторная комната с окнами на две стороны, с большим телевизором, с крепкой, нарочито казенной, тяжеловесной мебелью — на журнальном столе хоть пляши, у кровати толстые спинки на металлических скобах, — с креслами и диваном, которые навечно пропахли табачным дымом постояльцев. К потертому уюту номера относились и омутнелый старый гобелен на стене с восточным орнаментом, и копия с картины Айвазовского в багетной толстой раме, и полинялый узорчатый палас. При закрытых окнах здесь было очень тихо.

Они уже некоторое время находились здесь вдвоем, но всё пока складывалось как-то невстык. Марина по-прежнему недоверчиво осматривалась, вслушивалась в посторонние звуки, чего-то остерегалась. Роман откупорил бутылку шампанского и предложил тост «За встречу!» — это тоже не увлекло и не расслабило. Он рассказывал о том, как провел бессонную ночь в поезде, как почувствовал разницу воздуха Москвы и Никольска — здесь атмосфера плотнее, чище. Она слушала, не перебивая и ни о чем не расспрашивая. Он принимался угощать ее конфетами, вином, она коротко отзывалась «спасибо» и наблюдала, как он суетится, произносит малозначащие слова. Обычно так усердствует именинник, который не знает вкусов гостей, но очень хочет, чтобы они всем остались довольны.

Роман, вероятно, чувствовал их теперешнюю отдаленность и скорее хотел преодолеть расстояние. Он стал на колени возле дивана, на котором она сидела, и обнял ее — недежурно, крепко, задохнувшись. Прошептал:

— Я очень счастлив, Марина. Поцелуемся же наконец по-настоящему. Я столько дней скучал!

Марина не испытывала ни потребности, ни желания близости — она просто узнавала Романа, — узнавала запах его волос, гладкость безупречно выбритых щек, его нежные губы. «Выламываться всё равно глупо. Он такой нежный», — мысленно сговорилась она с собой и крепко обняла Романа за шею. Она отдалась ему без дурмана, без распыла страсти, с некоторой жертвенностью. Она всё еще оставалась никольской — не южной Мариной. Роман этого, кажется, не заметил. Он был слишком поглощен собственной радостью. Он даже слова о любви произнес будто бы для себя — не для Марины.

— Рома, — спустя несколько минут, зовуще произнесла Марина. (Они лежали в постели. Ее голова — у него на плече.) — Я расхожусь с мужем. Ты женишься на мне?

В номере, казалось, замерло всё: плотные гардины на окнах глуше сделали тишину, цветы в вазе напряглись, пружины кровати не дрогнут. Роман прерванно, двумя глотками вздохнул, сильнее прижал к себе Марину:

— Вы… То есть ты… У вас уже бесповоротно с мужем?

— Да, — шепотом отозвалась Марина.

— А как же дочь?

— Дочь со мной. С кем же еще? Я мать.

— Муж всё знает? — Он утяжелил голосом значение слова «всё».

— Да.

— И обо мне?

Она выдержала паузу, затем шепнула:

— И о тебе.

Однажды Марина уже испытывала Романа, в ресторане подстрекнула его: «А если бы я сейчас попросила вас выпить водки?» Он достойно выдержал тот небезобидный тест. Не уклонился, не отделался шуточкой, всерьез хотел подчиниться просьбе Марины, подчеркивая важность для него этой просьбы. А теперь? Что он будет делать теперь? Ведь когда-то Любаша надоумила, как различать чувства: настоящая любовь — когда тебя замуж хотят взять… И все же в эту минуту Марине совсем не казалось, что она притворствует. Она сама уверовала в предложенный расклад и хотела единственно знать правду о любви Романа. Есть ли она? Была ли она? Не тешилась ли она минутной блажью? Или всё было истинно, высоко и неподкупно… В какой-то миг у Марины опять восторженно помутилось сознание, она вновь очутилась на искусительной грани: скажи он сейчас ей: «Ты моя! Я счастлив! Я люблю тебя!» — и мир перевернулся бы; она бросилась бы в безрассудное блаженство, в омут: «Рома, миленький! Давай мы умчимся отсюда! Я не могу без тебя! Всё утрясется потом, уляжется. Главное — первый шаг сделать!» Но Роман не торопился что-либо говорить. Он, вероятно, хотел мысленно объясниться с собой или с кем-то еще. Марина тоже помалкивала, слушая это раздумное молчание Романа.