Угадай кто - Крис Макджордж

Морган нырнул под ленту и вошел в класс. Остановился посередине, как раз под выступающей на потолке трубой, и оглянулся.

Эрен смотрел на него круглыми глазами.

– Давай же, заходи, – сказал Морган.

Увидев перепуганное лицо Эрена, Морган поднял голову, посмотрел на трубу и быстро отскочил в сторону.

Эрен стряхнул с себя оцепенение и тоже нырнул под ленту. Войдя в кабинет, задрожал. Как и в тот день, его охватил ледяной холод. Кто-то снова оставил открытым окно.

– И что мы должны искать? – спросил Морган, взял учебник, оставленный на столе, и рассеянно пролистал его.

Эрен огляделся. Будто ничего ужасного здесь никогда и не происходило. Никто не погибал, не было мертвого тела. Да и живых здесь будто бы не было никогда. И ничего такого, что говорило бы о мистере Джефферисе. Стол его отскребли и отмыли так, что он утратил всякие признаки его здесь присутствия.

Эрен обошел вокруг стола, ожидая увидеть фотографию собаки в рамочке или потрепанный роман «Над пропастью во ржи». Его частенько спрашивали, почему он стал учителем математики, если так страстно любит литературу. Ответ Эрен запомнил слово в слово.

– Математика – это все равно что механизм. Можно над ним трудиться, совершенствовать… так можно стать величайшим математиком в мире. Писательство же, как пишет Сэлинджер, – это дар Божий, этому научить нельзя, а я, как ни печально, таким даром не обладаю.

Ее там не оказалось. В смысле – книги не оказалось. Она всегда лежала в самом конце стола, точно вровень с краями. Но сейчас ее нет. Он вдруг жутко захотел увидеть ее здесь. Зачем кому-то понадобилось ее убирать? Почему ее нет на месте?

Эрен рывком открывал ящики стола. Везде было пусто. Ничего не осталось. Ничего от него не осталось. Закрывал он ящики также с силой.

– Потише, – сказал Морган, подойдя к Эрену, – чего шумишь, еще услышит кто.

На глаза Эрена навернулись слезы, и на этот раз он не смог удержаться. Уткнулся лицом в рукав школьной курточки.

– Морган, его больше нет. От него просто избавились. Все они… Все эти взрослые, понимаешь?

– Перестань, Эрен.

– Будто его никогда не существовало на свете.

– Эрен, прекрати.

– Нет его… ничего от него не осталось. Совсем ничего.

– Послушай, Эрен, – сказал Морган громким шепотом, – осталось! Кое-что осталось!

Эрен наконец услышал друга и прекратил рыдать. Осмотрелся.

В кабинете не было ни пятнышка, но классную доску не тронули. Казалось, те, кто убирал в кабинете, не посмели стереть последнее, что делал в жизни мистер Джефферис. На доске остались уравнения, которые решали ученики, числа и символы, с помощью которых мистер Джефферис объяснял сложную теорему Пифагора, а в верхнем правом углу – его имя, которое он написал в первый день своего знакомства с классом и больше не стирал. Эрен смотрел на доску и грустно улыбался. Выглядело как стенная роспись, повествующая о давно забытых событиях.

Морган стоял рядом с Эреном, оба разглядывали диаграммы, цифры.

– Черт возьми, я так в этом ничего и не понял, – сказал Морган и засмеялся.

Эрен тоже засмеялся, скользя взглядом по символам уравнений. Взгляд его упал на левый нижний угол доски, где неровным почерком мистера Джеффериса было написано трехзначное число.

– Погоди-ка, а это что? – указал он.

Там стояли цифры 391.

– Это? – озадаченно переспросил Морган. – Что-что, цифры какие-то…

– Но они не имеют ко всему остальному никакого отношения. Ни к селу ни к городу.

– Цифры как цифры. Он же учитель математики… был.

– А ты помнишь, чтобы он писал это на уроке? – спросил Эрен, внимательно разглядывая число.

Морган усмехнулся.

– Да я вообще не помню, как он писал все это. – Он хохотнул и взмахнул руками, охватывая всю доску. – Я его даже не слушал.

– И я что-то не припомню, чтобы он писал эти циферки, – сказал Эрен, отшагнул назад и оглянулся, ища место, где сидел на том уроке. – И они, видишь, внизу, в уголочке. Их никому не видно.

– Ладно, не писал он их, что из этого? Может, они там раньше были. А может, и не были. Послушай, Эрен, по-моему, ты начинаешь нести чушь.

Внезапно рассердившись, Эрен круто повернулся к нему:

– А вдруг это последнее, что хотел сообщить нам мистер Джефферис? Что, если это ключ к разгадке, кто убил мистера Джеффериса?

– Ты серьезно? – спросил Морган резким шепотом – мальчики вдруг услышали, что кто-то идет мимо двери. Но вскоре шаги, удаляясь, затихли.

– Значит, говоришь, последние слова мистера Джеффериса были «три, девять, один». Но что это значит? Ничего! Чушь какая-то. Любой тебе скажет то же самое. Так что кончай с этим, у тебя совсем уже крыша съехала.

– Нет. Нет, и не собираюсь. – Эрен почувствовал, что на глаза снова наворачиваются слезы. – Не только я, все должны об этом думать… Кто-то убил мистера Джеффериса и хочет выйти сухим из воды.

Морган секунду молчал, потом отшатнулся и покачал головой:

– Я-то думал, что вот придешь ты сюда и сразу все сам поймешь.

– О чем ты?

– Он покончил с собой, Эрен. Мистер Джефферис покончил с собой, он ушел от нас. И больше никогда не вернется. И нам надо забыть про него.

Морган проговорил это с каменным лицом, но в глазах его стояла печаль.

– Так ты мне не веришь! – рассвирепел Эрен. – Ты никогда мне не верил! Ты такой же, как все остальные! Придурок, вот ты кто!

Не удержавшись, он изо всех сил толкнул Моргана. Тот опрокинулся, ударился о стол и с минуту приходил в себя.

Затем он подошел к рюкзачку, расстегнул замок и что-то достал. Протянул Эрену.

Фотография. На ней человек – тот самый, которого Эрен видел в тот день, это он тогда делал уборку в коридоре.

– Он? – спросил Морган.

У Эрена перехватило дыхание, он не мог произнести ни слова.

– Я видел его на днях в спортзале. Его зовут Мартин. Он новый уборщик в школе.

И он швырнул фотографию Эрену. Она ударилась в грудь и упала на пол. С фотографии на Эрена смотрело лицо того человека. Эрен глаз не мог от него оторвать.

Морган поднял рюкзачок, накинул на плечо. Направился к выходу, но потом обернулся, посмотрел на Эрена – во взгляде его кипела злость.

– А знаешь что, я ведь и правда придурок. Да и ты тоже. Но мы с тобой дети. Нам можно.

И Морган вышел.

Эрен встал на колени, взял фотографию. Смотрел на нее и плакал – долго ли, он и сам не знал.

1992 год