В объятиях герцога - Керриган Берн

Примите мои глубочайшие извинения,

сэр Карлтон Морли».

В сердцах выругавшись, Коул смял письмо и швырнул его в огонь, горевший в камине. В тюрьме он понял, что надежда может превратиться в жестокую пытку, и сейчас снова убеждался в правоте этой мысли. Получив подобные новости от Морли, он не знал, радоваться ему или скорбеть, и это само по себе уже было пыткой. Подойдя к окну кабинета, Коул выглянул в соседний сад и убедился, что графини там нет. На небе ярко светило солнце, даря земле свое тепло. Но почему графиня не выходила в сад рисовать? Эта мысль не давала герцогу покоя, пока он надевал сюртук и шляпу, собираясь ехать верхом в Гайд-парк. Коул хотел разыскать Давину и расспросить ее о Джинни.

Но это было не так-то просто сделать. Приехав в Гайд-парк и побеседовав со знакомыми, Коул вскоре выяснил, что у Давины был богатый покровитель, имени которого никто не знал. Тем не менее Коул поклялся, что доберется до Давины, чего бы ему это ни стоило. Повернув в сторону Роттен-роу, он выехал на дорогу для скачек в восточной части Гайд-парка и погнал лошадь галопом. Коул скакал до тех пор, пока лошадь, да и он сам не выбились из сил. Он испытывал ярость от беспомощности и невозможности узнать, что случилось с Джинни.

Коул твердо решил во что бы то ни стало найти Давину, пусть даже для этого ему понадобится перевернуть кверху дном весь Лондон.

Солнце скрылось за тучи, и хмурая погода только усугубляла мрачное настроение Коула, хотя бешеная скачка несколько успокоила его.

В Гайд-парке, как всегда в светский сезон, было много народу. Знать съезжалась сюда, чтобы показать себя во всей красе и посмотреть на других. Игнорируя оклики знакомых аристократов, среди которых было много мамаш, тщетно пытавшихся пристроить своих дочерей, Коул направил коня к входу в парк Мейфэр. Может быть, ему следовало заехать в Министерство внутренних дел, чтобы навести там справки о Давине? Насколько он знал, она была испанкой, и в министерстве могло храниться досье на нее.

Внезапно Коул краем глаза заметил лиловую юбку и вернулся к действительности. Он моментально повернул голову. Только одна женщина, которую он знал, носила одежду столь ярких цветов. И действительно, Коул увидел сидевшую на длинной каменной скамье графиню Анструтер. Она держала в руке кисть, но не наносила мазки на холст. Имоджен замерла, глядя куда-то вдаль.

Ветерок развевал лиловые атласные ленты ее шляпки и выбившиеся из замысловатой прически золотистые прядки. Сама же она оставалась неподвижной, с каким-то странным выражением лица разглядывая статую Ахиллеса.

Коул заколебался, не зная, что делать: продолжать свой путь или спешиться. Тряхнув головой, он спрыгнул на ковер из мягкой травы, бросил поводья дежурившему рядом конюху, дав ему несколько монет за услуги, и широким шагом направился к графине.

Приблизившись к ней, Коул заметил складку между ее бровями и круги под глазами, которых раньше не было. Он понимал, что неправильно поступает, подходя к графине в общественном месте. Это могло вызвать кривотолки.

Впрочем, Имоджен была не одна. Неподалеку от нее расположился Чивер. Он полулежал в шезлонге с газетой в руках.

Имоджен показалась Коулу очень усталой и немного грустной. Он, конечно, был не тем человеком, которому она обрадовалась бы, но все же Коул мог бы попытаться разогнать ее печаль.

Имоджен взглянула на него в тот момент, когда тень Коула легла на стоявший на мольберте холст. Вопреки его ожиданиям в глазах Имоджен промелькнуло выражение искренней радости, и это озадачило Коула.

– Коул… – промолвила Имоджен, и его сердце бешено забилось в груди.

Герцог отвесил полупоклон.

– Какой приятный сюрприз, – продолжала Имоджен, подбирая юбки, чтобы освободить для него место на скамье.

– Вы полагаете? – промолвил Коул, изумляясь сиянию ее глаз.

Имоджен искренне радовалась встрече с ним. Морщинка между ее бровями разгладилась, а тени под глазами стали менее заметными. Коула изумило это преображение.

– Вы прекрасно выглядите, – заметила графиня и, не давая Коулу вставить слово, обратилась к Чиверу. – Принесите нам, пожалуйста, лимонад из киоска у входа в парк. Его светлости жарко.

Аккуратно сложив газету, Чивер неторопливо встал и чинно поклонился.

– Слушаюсь, миледи, – сказал он и зашагал к входу в парк быстрой пружинящей походкой, которая не вязалась с его почтенным возрастом.

– Садитесь, – пригласила Имоджен. – Здесь тень.

– Вообще-то я еду по делам… – пробормотал Коул, но все же сел на теплое каменное сиденье скамьи рядом с графиней.

Он не понимал, почему его так сильно тянуло к этой женщине. Что его привлекало в ней? Он казался себе корабельщиком, попавшим в шторм, а графиня была сиреной, заманивающей его на погибельные скалы. В ее присутствии его тело выходило из-под контроля и отказывалось ему повиноваться.

– Знаете, меня всегда удивляло, что, хотя мы мало знакомы, вы относитесь ко мне так, словно давно меня знаете, – заметил Коул.

– А мне кажется, что я ничего не знаю о вас, – возразила Имоджен.

Коул вдруг подумал, что, возможно, ему почудился радостный блеск в глазах графини. Это был обман зрения, игра света и тени.

– Я – открытая книга, – заявил он с наигранной серьезностью.

– И ничего более, – засмеялась Имоджен.

Коул фыркнул, изобразив возмущение.

– Задайте мне любой вопрос и убедитесь в моей абсолютной искренности!

Имоджен сделала вид, что глубоко задумалась.

– Если говорить о книгах, то… – наконец произнесла она. – Кто ваш любимый автор?

– Шекспир, разумеется.

Имоджен с сомнением посмотрела на него.

– Какую из его пьес вы особенно любите?

Теперь настала очередь Коула изображать на лице глубокую задумчивость.

– Ту, в которой погибает чей-то родитель, а потом кто-то сходит с ума, – с озорной ухмылкой ответил Коул.

– Такое происходит почти в каждой пьесе Шекспира, – заявила Имоджен. Ее глаза искрились весельем. – Простите за прямоту, но я сомневаюсь, что вы вообще читали Шекспира или видели постановки его пьес.

Покопавшись в памяти, Коул начал декламировать сонет Шекспира, который выучил еще в детстве:

Он замолк, вдруг пораженный открывшимся ему глубоким смыслом этих строк.

– И в мире ни любви, ни счастья – нет![1] – закончила за него Имоджен. Кисточка, которую она держала в руке, чуть подрагивала.