Невидимый город - Моника Пиц

– Бруно, – инстинктивно воскликнула Лина, не зная, из каких глубин ее памяти всплыло это имя.

Скептически покосившись в сторону садовой ограды, пес с сомнением принюхался. После того как он все обнюхал, то едва не завертелся от радости. Бруно не волновало, что Лина за ночь превратилась в подростка. Его обоняние говорило ему, что он очень хочет, чтобы она перелезла через забор.

Хозяин, вооружившись лопатой для снега, недоуменно почесал затылок.

– Так он обычно приветствует только соседскую девочку, – сказал он. – Он терпеть не может чужаков.

Лина не стала его просвещать. От садовой ограды оставалось всего несколько метров. Ноги несли ее по дорожке целую вечность. Не раздумывая, она остановилась перед вросшими ржавыми железными воротами. Ни номер дома, ни имя, ни почтовый ящик не выдавали жильцов. Электронный замок защищал высокие садовые ворота. Кто бы ни жил здесь, они не хотели ни видеть никого, ни быть увиденными.

Каждый шаг будил ошеломляющие воспоминания: пальцы Лины плясали по клавишам, как по волшебству. Верхняя слева, средняя, нижняя слева, нижняя слева, средняя. 15775. Железные ворота загудели. Лина ни секунды не сомневалась, что обветшалый грязно-белый коттедж, спрятавшийся за густой изгородью из плюща, был домом ее семьи. С волнением вошла она в собственное прошлое.

Кривобокий снеговик, одетый в детские резиновые сапоги и футболку ее гандбольного клуба, приветствовал Лину дьявольской усмешкой.

– Здравствуйте, – нерешительно выкрикнула Лина, входя в сад. А потом чуть громче: – Здравствуйте? Есть кто-нибудь?

Ржавые детские качели дрожали на каркасе, на девственно-белом снегу между лужайкой и столиком террасы тут и там были отпечатки свежих следов крошечных туфель, в которых замерзала в виде десятка пакетиков с молоком вода. Чуть дальше полукруглые ряды разноцветных самодельных ледяных кирпичей отмечали планировку и́глу. На недостроенной стене лежали крошечные розовые перчатки и надкусанное яблоко с отпечатком детского укуса. Фрукт казался сочным и свежим, словно кто-то бросил его минуту назад. Где обитатели домика?

Громкий треск с испугом вырвал Лину из мыслей. Над ней под тяжестью снега обломилась ветка. Белое облако окутало ее и затуманило обзор. Стряхнув снег с лица, воротника и одежды, она заметила, что яблоко исчезло. Лина резко развернулась вокруг собственной оси. Стояла тишина.

Осторожно поднявшись по двум обледенелым ступеням, она направилась к входу. Ее пальцы узнали выпуклость на перилах. Еще одно внезапное озарение из туманного мира между прошлым и настоящим. Когда она потянулась за ручкой, дверь со скрипом отворилась. Лина испуганно оглянулась. Что, если Данте был прав? Насколько опасно лезть в собственное прошлое? Что, если она столкнется с самой собой? Возможно, она тут же растворится в воздухе.

В прихожей две пары кроссовок стояли по сторонам от крошечной пары зимних сапог. В этом доме было по три экземпляра всех вещей: три куртки, три шарфа, три пары тапочек. Она глубоко уткнулась лицом в толстую мужскую парку и уловила знакомый запах одеколона. Через открытую дверь ванной она заметила красную бутылочку. Она все верно помнила. На цыпочках она исследовала музей собственной истории. Обстановка выглядела беспорядочной, скудной, легкой, но уютной. Квартира походила на защитный кокон. В большой столовой – самодельная мебель, развернутая газета, с любовью ухоженные растения в горшках, начатый вязаный халат и разбросанные игрушки рассказывали о повседневной жизни семьи. На школьной доске рядом со списком покупок красовалось ядовито-зеленое выдуманное животное с длинными ушами, шипами и семнадцатью ногами. В холодильнике она нашла свой любимый йогурт (малиново-вишневый), открытую бутылку вина (безымянного и дешевого) и яблочный сок (органический и дорогой). Лишь подготовленный багаж в прихожей указывал на то, что семья Фридрих готовилась к отъезду. Лина встревоженно разглядывала те же чемоданы, что и на фотографиях с аварии. Тем более срочной становилась ее миссия. Время 16.30. Родители могут вернуться в любой момент. Еще оставалось время остановить неизбежное.

Внезапно она услышала веселый детский голос.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виновата.

Лина распахнула дверь в детскую и поняла, что считалочка всплыла из глубин памяти. Комната была такой же пустой и заброшенной, как и остальная квартира. В изнеможении Лина опустилась на свою старую детскую кровать, устланную одеялами и игрушками. Над ней висела плюшевая сова. Она завела музыкальную игрушку, подтянула руками колени к туловищу и прижалась к подушкам. Нежная мелодия превратила ее в ту маленькую девочку, которой она когда-то была. Она закрыла глаза.

Это и есть его новое место работы? Данте с сомнением огляделся. Без хронометра он был отстранен от путешествий и доступа к Куполу. Новый кабинет располагался в восьмиугольнике, окружавшем центр управления. Вместо того чтобы, как все в магазине часов, повернуть налево, в библиотеку, или пойти прямо к Куполу, он каждое утро открывал правую дверь. Отсюда дальше было некуда идти. Отдел ревизии был одновременно тупиком и конечной остановкой. Тому, кто попал сюда, уже не на что было надеяться. В этой исправительной колонии рассматривали жалобы.

Повсюду валялись стеклянные книги с нераскрытыми делами. Пока первые собирали пыль и паутину, конвейер обеспечивал непрерывный поток все новых и новых биографий-голограмм. Каждый шаг действительно представлял собой ходьбу по канату. Данте осторожно обошел стопки, чтобы представиться коллеге, который управлял отделом целую вечность.

– Данте, – представился он и протянул руку.

– Ага, – буркнул Ксавьер. Хорошо, что Данте уже знал его имя. Все знали имя Ксавьера, даже если видели его немногие.

Вместо того чтобы представиться, он с раздражением посмотрел на новоприбывшего. Ксавьер носил никелевые очки оранжевого цвета, бесконечно длинную бороду и столь же длинный тонкий конский хвост. Его живот выпирал поверх расстегнутых красных джинсов, ткань которых была настолько тонкой, что просвечивались грубые клетчатые трусы и носки с Микки Маусом. Ярко-синие подтяжки удерживали провисающие брюки на месте. К одежде Ксавьера нужно было привыкнуть, его кожа была пепельной, а настроение – ниже плинтуса. Мужчина казался слишком большим карликом, злыднем. Каждая клеточка его тела выражала враждебность.

– Не принимай это на свой счет, – проворчал он, прежде чем Данте успел заговорить. – У меня плохое настроение с 1884 года.

Ксавьер протиснулся мимо него и исчез между стеклянными книгами. Было нетрудно понять, где он находится. Сердитого сотрудника отдела жалоб окружал постоянный звон стекла. Он не пытался осторожно обращаться с книгами.