Девушка, которая застряла в паутине - Давид Лагеркранц

К тому же диплом психолога Форсберг получил только два года назад. Первоначально он работал в пригороде учителем физкультуры, и если бы его бывших учеников спросили о нем, они, вероятно, дружно завопили бы: «Стадо, смирно! Копыта ровно!» Эйнар очень любил выкрикивать эти слова, как бы в шутку, когда хотел угомонить класс, и хотя никто из мальчиков отнюдь не считал его любимым учителем, дисциплины он действительно добивался хорошей, и эта способность убедила Форсберга в том, что его психологические способности могут найти лучшее применение в других сферах деятельности.

Уже в течение года он работал в Центре помощи детям и молодежи под названием «Óдин», на Свеавэген в Стокгольме. «Один» оказывал неотложную помощь детям и молодежи, когда с ними не справлялись родители. Даже Эйнар – всегда с некоторой страстью защищавший свои рабочие места – считал, что центр работает не особенно хорошо. Там слишком много внимания уделяли выводу из кризисной ситуации и слишком мало заботились о перспективе пациентов. Дети попадали в центр после полученной дома травмы, и психологи были чересчур заняты борьбой с нервными срывами и проявлениями агрессии, чтобы разбираться в их первопричинах. Впрочем, Эйнар считал, что приносит пользу, особенно когда ему с помощью прежнего учительского авторитета удавалось угомонить истерических молодых людей или когда он справлялся с критическими ситуациями на местах.

Ему нравилось работать с полицией, и он очень любил напряжение и тишину, царившие в воздухе после драматических событий. Выезжая во время последнего ночного дежурства в дом в Сальтшёбадене, Форсберг был преисполнен волнения и ожиданий. Весь расклад, по его мнению, немного отдавал Голливудом. Убит шведский ученый, его восьмилетний сын оказался свидетелем, и не кому-нибудь, а ему, Эйнару, предстояло заставить мальчика открыться.

По пути он раз за разом поглядывал в зеркало заднего вида на свои волосы и очки – ему хотелось появиться стильно. Но, добравшись до места, особого успеха он не достиг. Мальчика Эйнар совершенно не понимал. Тем не менее он чувствовал, что все обратили на него внимание и сочли важным. Полицейские интересовались, как им допросить мальчика, и хотя Эйнар не имел об этом представления, его ответы воспринимались с уважением. Он еще немного подтянулся, изо всех сил постарался помочь – и узнал, что мальчик страдает инфантильным аутизмом и не разговаривает, или вообще не слишком восприимчив к окружающему миру.

«В настоящий момент мы ничего поделать не можем, – заключил он. – У него слишком слабые умственные способности. Как психолог, я должен ставить на первое место его потребности в уходе». И полицейские, выслушав его с серьезными минами, позволили ему отвезти мальчика домой к матери, что придало этой истории дополнительную пикантность.

Матерью оказалась Ханна Бальдер. Она понравилась Форсбергу еще тогда, когда он увидел ее в фильме «Мятежники»; он помнил ее бедра и длинные ноги, и хотя она несколько постарела, но по-прежнему была привлекательной. Кроме того, ее теперешний муж – явно мерзавец, и Эйнар изо всех сил старался казаться компетентным и скромно очаровательным, и ему почти сразу представилась возможность проявить решительность, чем он особенно гордился.

Сын с откровенно безумным выражением принялся рисовать черно-белые кубики, и Эйнар сразу понял: нездоровое поведение. Дети-аутисты легко впадают в такую деструктивную поведенческую персеверацию, и он настоял на том, чтобы мальчик прекратил рисовать. Правда, приказ восприняли, вопреки его надеждам, без особой благодарности. Тем не менее он почувствовал себя способным действовать по-мужски и собирался было похвалить Ханну за «Мятежников», раз уж владел инициативой. Но потом посчитал, что случай все-таки неподходящий. Возможно, это было ошибкой.

В час дня Эйнар, наконец, приехал домой – в таунхаус, в Веллингбю[56] – и теперь стоял в ванной с электрической зубной щеткой в руках, чувствуя себя совершенно измотанным. Тут у него зазвонил мобильный телефон, и сперва он просто рассердился. Но затем все-таки улыбнулся – звонила Ханна Бальдер.

– Форсберг слушает, – светски ответил он.

– Алло, – произнесла она.

В ее голосе чувствовалось отчаяние и злость. Но он не понял, в чем дело.

– Август, – проговорила она. – Август…

– Что с ним?

– Он не желает ничего делать, кроме как рисовать шахматные клетки. Но вы ему это запретили.

– Да, да, это навязчивое поведение. Но успокойтесь…

– Как, черт возьми, я могу успокоиться?

– Мальчику необходимо ваше спокойствие.

– Но я не справляюсь. Он кричит и отбивается. Вы говорили, что сможете помочь.

– Да, – произнес Эйнар, поначалу с некоторым сомнением. Затем он просиял, словно одержал какую-то победу. – Безусловно, само собой. Я прослежу за тем, чтобы ему предоставили место у нас в центре «Óдин».

– Но это не будет предательством с моей стороны?

– Напротив, вы просто пойдете навстречу его потребностям, а я лично прослежу за тем, чтобы вам разрешили навещать его сколько угодно.

– Наверное, это все-таки лучший выход…

– Я совершенно убежден в этом.

– Вы приедете прямо сейчас?

– Буду там, как только смогу добраться, – ответил Форсберг, подумав, что прежде всего надо немного привести себя в порядок. Затем он на всякий случай добавил: – Я сказал, что вы мне очень понравились в «Мятежниках»?…

Уве Левин не удивился тому, что Уильям Борг уже ждал его в ресторане «Стурехоф», и еще меньше удивился тому, что тот заказал самое дорогое из имевшегося в меню: морской язык а-ля Меньер и бокал «Пуйи Фюме». Журналисты обычно не упускали случая, когда он приглашал их на ланч. Зато удивительным показалось то, что Уильям взял инициативу на себя так, будто деньги и власть находились в его руках, и это рассердило Уве. Зачем он сболтнул про повышение зарплаты? Ему следовало бы держать Уильяма в напряжении, чтобы тот сидел и покрывался потом.

– Одна птичка шепнула мне на ухо, что у вас проблемы с «Миллениумом», – сказал Борг.

Уве подумал: «Двинуть бы ему правой, чтобы сбить с лица эту самодовольную ухмылку».

– Тебя неверно информировали, – строго ответил он.

– Неужели?

– Мы держим ситуацию под контролем.

– Можно спросить, каким образом?

– Если редакция окажется готовой к переменам и способной понять собственные проблемы, мы будем поддерживать журнал.

– А если нет…

– Значит, мы выйдем оттуда, и тогда «Миллениум» едва ли продержится на плаву больше нескольких месяцев, что будет, разумеется, очень печально. Но так уж устроен рынок. Лопались журналы и получше «Миллениума», а для нас это было ничтожное вложение. Мы без него легко обойдемся.