Проклятие сумерек - Владимир Ленский

В это мгновение Пиндар громко застонал на кровати и перекатился головой на подушке. Губы Клоджиса исказила горькая улыбка.

– Я считал, что справлюсь. Я должен отправить письмо! – Неожиданно он схватил Ренье за руку и громко зашептал: – За целых пятнадцать лет я не сумел его отыскать, а ведь герцог должен знать, что их двое! И пока один из вас морочит голову Талиессину и всему королевскому двору, другой тайно отправится с поручением… Какой ловкий ход! Я должен был знать, что Адобекк… – Он замолчал, озираясь по сторонам, и вдруг закричал пронзительно, с завыванием: – Двое!

– Господин Клоджис, – проговорил Ренье, – в вашем письме отпала всякая надобность.

Клоджис уставился на него горящими глазницами.

– Невозможно! Мои сведения чрезвычайно важны.

– Герцог Вейенто уже оповещен. Ваши сведения донесли до него другие верные люди, – сказал Ренье. – Вы можете отдохнуть.

– Он знает, что их двое? – недоверчиво проговорил Клоджис.

Ренье кивнул.

Плечи Клоджиса обвисли, он погрозил Ренье пальцем и скорчил ужасную гримасу. Ренье понял, что она означала улыбку. В эти мгновения он понимал о призраке все. Он как будто читал его мысли, угадывал каждое побуждение, предупреждал любое его желание. И теперь Ренье сказал:

– Ступайте отдыхать, господин Клоджис. Конюшня – хорошее место, там всегда полным-полно животных, а эти животные полны жизни.

– О, – прошептал Клоджис, – я завидую им! Они переступают ногами и фыркают, и взмахивают хвостами, и хрустят сеном, и еще… еще они гадят.

Он медленно потащился к двери. У самого выхода Клоджис остановился:

– Вы уверены, что герцог знает?

– Да.

– Стало быть, все было напрасно? – в голосе Клоджиса опять зазвучало отчаяние.

– Нет, – быстро ответил Ренье. – Напрасным было лишь ваше беспокойство, но не ваша служба.

– Понятно, – сказал Клоджис и вышел за дверь.

Все это время Ренье был настолько поглощен призраком, что совершенно забыл о том, ради кого сюда приехал: о брате королевы. Между тем Гайфье не сводил глаз со своего старшего приятеля. Ренье открывался мальчику с совершенно новой стороны. Он разговаривал с призраком доверительно и спокойно. Гайфье бы никогда так не смог.

Когда Клоджис скрылся за дверью, Гайфье зашевелился у окна.

– Спущусь к хозяину, – сказал он. – Попрошу его приготовить для вас какой-нибудь сытный ужин. Вы, кажется, не поужинали толком.

– Потому что волновался, – сказал Ренье. – Спасибо за заботу.

– Волновались? – Гайфье тряхнул волосами. – Значит, вам было известно о том, что призрак настоящий?

– Я достаточно хорошо знаком с Маргофроном. Маргофрон не мог выдумать призрака. У него нет воображения. В отличие от одного известного мне юноши. – Он подмигнул Гайфье. – Кстати, не хотите ли вы, мой господин, спуститься поглядеть на того бедного парня, которого вы наняли изображать привидение? Что-то давно он не подавал признаков жизни.

– Ой, правда! – воскликнул Гайфье и выскочил из комнаты.

Ренье присел на край кровати. Пиндар не то спал, не то был без сознания. Будить его не хотелось: дышит – и ладно.

Из-под окна слышно было, как Гайфье разговаривает с кем-то. Тот вздыхал и повторял: «Оченно страшно», а Гайфье звякал монетками и говорил: «Да и я сам здорово перепугался».

– Но все-таки я был похож? – спросил вдруг парень.

«Удивительными путями ходит по свету актерское тщеславие», – подумал Ренье. И вдруг понял, что ужасно проголодался. Скорей бы Гайфье закончил утешать нанятого им слугу и позаботился о позднем ужине. Или о раннем завтраке – это уж кому как угодно называть.

Если бы регент Талиессин увидел свою мать в годы ее юности, когда правящая королева еще не избрала себе супруга, он сразу узнал бы ее, так мало изменилась она за прошедшее с тех пор время. Королева всегда представала как совершенное воплощение женщины. Примесь эльфийской крови заставляла людей ощущать ее чем-то большим, нежели просто человек. Высокая, с короной медных волос, недлинных, но очень пышных, с растянутыми к вискам зелеными глазами и большим ртом, она казалась иногда почти некрасивой, но именно эта подчеркнутая, вызывающая некрасивость и придавала юной королеве особенную притягательность.

Улыбка преображала ее. Гвардейский офицер по имени Гайфье мог часами размышлять об этой улыбке, представляя себе, как она появляется на лице королевы: сперва в глубине зеленых глаз загорается теплый золотистый огонь, затем едва заметная волна света пробегает по ее щекам, заливает скулы и лоб – мимолетное, смазанное изображение эльфийских роз, что таятся под кожей у народа Эльсион Лакар; и наконец уголки ее рта приподнимаются, и королева всем своим существом обращается к человеку, что доставил ей радость.

Раз или два это удавалось и Гайфье, но вообще ему не слишком везло. Красота придворных дам, изящество и ловкость других кавалеров и присутствие самой королевы – все это оказывало на него поистине парализующее влияние. Если дамы не замечали его присутствия, он еще в силах был выносить их общество, но стоило хотя бы одной обратить на него взоры – и Гайфье безнадежно терялся. Он превосходно осознавал, что превращается в полного болвана, однако ничего не мог с собой поделать. Его мысли окостеневали, а на лице появлялось идиотское выражение абсолютного счастья.

Но хуже всего ему приходилось, если на нем останавливала внимание сама королева. Смеясь, она говорила своим подругам:

– Оставьте вы его в покое.

Тут уж бедняге впору сознание потерять. Сплошной туман плавал перед глазами, а из тумана звучал ласковый голос:

– Вам нехорошо, любезный Гайфье? Должно быть, перетрудились. Сегодня слишком жаркое солнце, не находите? Ответьте же мне! Ах, он молчит! Ему и впрямь дурно – несите скорей мокрые полотенца!

И вот уже фрейлины бегают, шелестя одеждами, и ко лбу Гайфье, действительно покрытому испариной, прикладываются влажные полотенца, и чьи-то невесомые пальчики ощупывают его виски, щекоча кожу там, где отчаянно бьется голубая жилка.

– Отнесем его в тень.

Со всех сторон его обхватывают и тащат, спотыкаясь вместе с ним, в тень, под какое-нибудь дерево, и Гайфье думает: «Даже бессловесные деревья – и те против меня! Что стоило этому глупому дубу вырасти где-нибудь в другом месте?»

А сам покорно садился на землю и прислонялся спиной к широкому стволу. И наконец королева с хихикающими фрейлинами удалялась, и Гайфье оставался один. Вот тогда-то в голову и приходили ему самые лучшие, самые прекрасные слова, да только все они пропадали втуне – он никогда не осмелился бы произнести их вслух.

Однажды Гайфье вздумал было покончить со всеми своими страданиями разом и написал прошение об отставке. Направляясь к ее величеству и заранее содрогаясь от ужаса, он повстречал одного из самых ядовитых своих мучителей – королевского конюшего, некоего Адобекка.