Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая

– Скушай хоть кусочек! – смеясь, убеждала епископа Ингер, будто упрямого ребенка. – Совсем маленький кусочек, от этого тебе вреда не будет!

Епископ тяжело вздохнул. Из речей Горма он понял одно: отказ может привести к плохим последствиям для христиан в Дании и всего дела Христовой церкви во владениях норманнских королей. Поэтому он, вскинув глаза и, вероятно, вознеся молитву, быстро перекрестил поднесенное, отщипнул несколько жестковатых волокон мяса и положил в рот – с таким видом, будто это яд, от которого он должен будет немедленно умереть. И поспешно запил вином, стараясь не разобрать вкуса съеденного.

– Ну вот и хорошо! – одобрила Ингер.

Хорит сидел с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами, будто боялся: то ли того, что нечестивая пища будет отторгнута его благочестивым чревом, то ли того, что за первым кусочком может последовать второй.

– А остаток доест Хлода. Ешь, тебе полезно! – насмешливо обратилась Ингер к невестке. – Может, Фрейр и Фрейя наконец вспомнят о тебе и пошлют Харальду сына.

С этими словами она ушла к матери за женский стол. Хлода проводила ее глазами, но доедать мясо не стала.

– Я уже пять лет просила старых богов послать мне дитя, – вполголоса обронила она, глядя в спину Ингер. – Но они меня не слышат. И я стала уже подумывать, что, может быть, мне стоит попросить об этом какого-то другого бога, более сильного? Что ты скажешь об этом, епископ?

– Ты очень здраво рассуждаешь… добрая женщина, – глотнув из чаши, чтобы смыть вкус языческой пакости, Хорит кивнул. – Если ты обратишься к Христу и матери Его, святой Деве Марии. Они непременно помогут тебе.

– Хотела бы я знать, что мне нужно делать, чтобы добиться их милости?

– Я охотно расскажу тебе об этом, но, пожалуй, завтра или в другой день. Сейчас время неподходящее для такой беседы.

Кивнув, Хлода удалилась, оставив миску на столе перед епископом.

– Если ты больше не хочешь конины, не возражаешь, если я доем? – раздался рядом бесстыдный в своей непринужденности голос.

Обернувшись, Хорит увидел Кетиля Заплатку, уже протянувшего грязные руки к миске.

– Не следовало бы тебе этого делать, сын мой, но… для тебя это определенно меньший грех, чем для меня, так что забирай! – с явным облегчением позволил епископ.

И Кетиль, забрав миску, поспешил со своей добычей к двери, где среди других непочетных гостей ждала его тощая дочь, как всегда, с немытыми волосами. Ибо светлый праздник, День Госпожи, всем равно приносит тепло и радость – и конунгам, и нищим.

* * *

После Дня Госпожи, открывавшего летнюю половину года, по всем Северным Странам спускали на воду корабли. Миновало зимнее затишье, сообщение оживилось, появились торговые гости, а с ними и новости. С первым же кораблем из Бьёрко Гуннхильд и Рагнвальд получили весть, что Олав-конунг находится именно там, надеясь уговорить шведского конунга Бьёрна оказать ему поддержку. Но, как говорили торговые люди, Бьёрн не очень-то спешит, хотя Олав тоже на День Госпожи приносил жертвы «за победу».

Гости, зимовавшие у Горма, разъезжались по домам, даже нищие поползли потихоньку по другим усадьбам. Еще некоторое время они везде будут желанными гостями, так как смогут рассказать много любопытного: приезд женщин Инглингов, попытку похищения Гуннхильд, поединок, смерть Асфрид, необычно пышное празднование Дня Госпожи, обручение! Гуннхильд думала, что и Кетиль со своей дочерью по имени не то Замарашка, не то Злюка тоже тронется в путь, но эта пара оставалась в Эбергорде. Вероятно, Рагнвальд имел намерение в будущем снова прибегнуть к их помощи – ведь о том, что они причастны к попытке увезти Гуннхильд, так никто и не узнал.

В прежние годы Кнут или Харальд, а чаще оба сразу, снаряжали в это время корабли для походов. Нередко они присоединялись к войску своего зятя Эйрика – он когда-то владел Норвегией, но уж лет пятнадцать как был свергнут и изгнан своим сводным братом Хаконом и каждый год предпринимал походы ради добычи. Братья королевы Гуннхильд, дочери Горма охотно присоединялись к нему, но тягаться с Хаконом, к чему их постоянно подбивал зять, они не брались.

Однако в этом году Горм не считал разумным отпускать сыновей за море. Пока Олав, живой и даже наладивший связи со шведами, оставался в Бьёрко, Горм предпочитал сохранить все свои силы под рукой.

Но однажды, дней десять спустя после празднества и обручения Гуннхильд, прибыл гость, который заставил весь дом забыть об Олаве и обратить свои взоры совсем в другую сторону.

Под вечер в усадьбу прибежали люди с вестью, что в гавань входит большой боевой корабль, под красно-белым полосатым парусом, незнакомый, однако с белым щитом на мачте в знак мирных намерений. Осторожный Горм немедленно приказал дружине на всякий случай изготовиться и послал гонца за Харальдом и его людьми. Королева Тюра тоже приказала женщинам начинать готовить пир: если белый щит не лжет, обладатель такого корабля, кто бы он ни был, заслуживает самого почетного приема.

Королева оказалась права. Владелец корабля имел самые мирные намерения, которые и подтвердил немедленно, как только сошел на берег. Это был человек лет пятидесяти, невысокого роста, плотного сложения и внушительного вида; в рыжеватых волосах уже проглядывала седина. Никто еще здесь его не видел, однако, когда он назвал свое имя, сам Горм вышел ему навстречу. Не будучи королевского рода, этот человек пользовался известностью и уважением не меньшим, чем иные конунги. Это был ярл из Хладира, по имени Сигурд Щедрый, по праву считавшийся одним из самых мудрых людей в Норвегии. В свое время он помог пятнадцатилетнему Хакону, младшему сыну прославленного Харальда Прекрасноволосого, убедив бондов признать его конунгом, и впоследствии Хакон назначил его правителем области Трёнделаг.

В Эбергорде устроили пир, и сама Тюра, когда Сигурд вступал в дом, поднесла ему окованный позолоченным серебром рог. Его усадили на самое почетное место – напротив помоста, на котором сидел Горм, – и угощали гостя Ингер и Гуннхильд. Сигурд оказался очень приятным человеком, полностью заслужившим свою славу – мудрым, рассудительным, дружелюбным и щедрым. Таких подарков, какие он поднес каждому члену Гормовой семьи, они не получали давно: здесь были серебряные чаши тонкой работы, ларцы, украшенные резной слоновой костью, позолоченные блюда, златотканые одежды.

– Если обе эти прекрасные девы – твои дочери, то скажу я, что давно не видел столь счастливого отца! – заметил он Горму, показывая на девушек, которые наливали ему вина и подавали мясо.

– Я не был так счастлив изначально, но боги одарили меня приобретенным благом, – ответил конунг. – Только одна из этих дев – моя дочь. Вторая, та, что с волосами цвета янтаря, – Гуннхильд, дочь Олава, из ютландских Инглингов. На День Госпожи мой старший сын Кнут обручился с ней, на осенних пирах мы думаем справить свадьбу, и тогда она тоже станет моей дочерью.

– Желаю будущим супругам всяческого блага! – любезно кивнул Сигурд. – А твоя собственная дочь ведь еще не обручена?