Тайный дневник Исабель - Карла Монтеро Манглано

— Я заходил в лесной домик. На полу там валялись осколки стекла, а…

— О Господи, я его убила! — встревожено воскликнула она, и ее голос — впервые за весь наш разговор — задрожал от волнения. — Я… Я разбила бутылку об его голову, и… Он повалился на пол. Я его убила…

Мне с самого начала было понятно, что могло произойти в лесном домике. Зная повадки Николая и видя, в каком она состоянии, я без труда смог догадаться, что он попытался — и, возможно, у него это получилось — ее изнасиловать.

Я живо представил себе, как Николай — этот ублюдок с неуравновешенной психикой и садистскими наклонностями — набросился на нее, чтобы добиться того, чего требовала его ненасытная похоть, как он ее запугал, заставил подчиниться себе и изнасиловал… Меня едва не стошнило.

— Нет, ты этого мерзавца не убила. Однако я тебе клянусь, что, когда увижу его, задушу своими собственными руками, — сказал я, с удовольствием представляя, как схвачу его за шею руками и буду сдавливать, пока его лицо не посинеет, а язык не вывалится изо рта.

— Но ведь он… Он… Повалился на пол, словно труп… Это ужасно! — словно завороженная, пробормотала она, мысленно возвращаясь к тому кошмару, который ей довелось пережить.

— Послушай. Послушай меня, — я, пытаясь успокоить, обхватил ее за плечи. — Когда я вошел в лесной домик, его там уже не было. Этот негодяй удрал, не желая, чтобы его там обнаружили.

Она разразилась слезами, и ее лицо стало похоже на дряблое личико тряпичной куклы. Я притянул ее к себе и обнял. Она меня не оттолкнула, а, наоборот, уткнувшись в мое плечо, стала рыдать, освобождаясь через слезы от нервного напряжения.

— Это ужасно… Ужасно… — снова и снова бормотала она сквозь слезы.

С наступлением ночи снежная буря сменилась снегопадом: большущие снежинки медленно и лениво падали с неба на землю. В коридорах слышался легкий шум, свидетельствующий о том, что уже началась подготовка к ужину, а из кухни доносился запах жареного мяса и горячего хлеба. В золотистом свете настольной лампы она лежала в полудреме на моих коленях, а я рассказывал ей какую-то нелепую историю, пытаясь отвлечь от тяжких мыслей. Если бы ты тогда ее увидел, брат… Если бы ты ее увидел такой, какой видел ее я, — красивой, но с покрытым синяками лицом; расслабленной, но при этом слегка корчащейся от душевной боли… Тебя захлестнули бы и нежность и ярость. Мы с тобой очень разные, брат, однако я уверен, что в подобной ситуации ты испытывал бы такие же чувства, какие испытывал я.

30 декабря

Я помню, любовь моя, что я проснулась, когда только начинало светать, и почувствовала, что все мое тело болит, а губы распухли. Мне понадобилось несколько секунд на то, чтобы напрячь свою память и разобраться, что мне этой ночью приснилось, а что произошло со мной на самом деле. Это пробуждение было для меня весьма безрадостным.

Потянувшись, я поднялась с кровати, потому что спать мне уже больше не хотелось. В камине еле тлели угли. Мой взгляд остановился на кочерге. Я долго смотрела на нее — смотрела, замерев и почти не дыша. У меня не хватило решимости взять ее и пошевелить угли: я не осмеливалась к ней даже прикоснуться. Страх и отчаяние все еще терзали меня — терзали так, как и боль в разбитых губах.

Я, повернувшись, подошла к балконной двери и отдернула шторы. Комната наполнилась робким светом пасмурного утра. Над линией горизонта уже золотились первые лучи восходящего солнца. Они окрашивали абсолютно безоблачное небо в красивые тона. Я неторопливо открыла обе створки окна, чтобы холодный воздух меня взбодрил. Везде царили тишина и спокойствие. Окружающий меня мир еще спал…

Я закрыла окна и, сев перед трельяжем, в течение нескольких секунд смотрела на свое отражение в зеркале. Поднеся пальцы к ранке на губе, я почувствовала острую боль. Проведя внимательным взглядом по десятку различных кремов и прочих косметических средств, хранящихся в красивеньких баночках и коробочках, я затем стала разглядывать длинную череду висящих в шкафу роскошные платьев, картонные коробки для шляп, обувь, манишки, платки, нижнее белье, украшения… в общем, все то, что помогало мне быть красивой. Цена красоты высока. Она даже слишком высока.

Бросив взгляд на окно, я решила прогуляться в одиночестве.

Когда я вышла из своей комнаты, дом уже начал просыпаться. В коридорах я ощутила запах воска, которым натирали пол, а еще запах завтрака: пахло свежеиспеченными булочками и кофе. Мне следовало спешить, если я не хотела угодить в людской водоворот, который, как и в любое другое утро, уже вот-вот должен был забурлить. Выйдя наружу и осторожно спустившись по ступенькам ведущей к центральному входу лестницы, покрытым толстым слоем очень скользкого льда, я направилась по главной дороге, уходящей сначала в сад, а затем — в лес. И тут откуда-то сверху донесся чей-то — зовущий меня — голос. «Суметь пройди незамеченной — дело непростое», — подумала я, оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто же меня зовет.

Это Карл, стоя на террасе перед своими покоями, заметил, что я вышла из дома. Я прочитала по его шевелящимся губам, что он желает мне доброго утра, и кивнула ему в ответ. Тогда он жестом попросил его подождать.

* * *

Признаюсь тебе, брат, что я почувствовал себя благородным и неоскверненным, как младенец, человеком. Признаюсь тебе, что я снова начал смотреть на мир восторженным и наивным взглядом — взглядом маленького ребенка. Признаюсь тебе, что я удивлялся не столько тому, что открывал снаружи себя, сколько открытию того, чего, как мне раньше казалось, уже не было внутри меня.

К сожалению, смерть снова начала пачкать своими грязными лапами это ясное небо и этот чистый снег. К сожалению, я, получив от нее пощечину, очнулся от своих грез и вспомнил, где нахожусь и чем мне надлежит заниматься.

Я поднялся утром очень рано и, облокотившись на ограждение террасы, стал в ожидании завтрака разглядывать пейзаж, не видя его, потому что все свое внимание, как обычно, сосредоточил на своих мыслях. И тут вдруг я заметил, что она — как это частенько бывало — направилась куда-то одна. Я, окликнув ее, показал ей жестом, чтобы она меня подождала, и менее минуты спустя уже стоял рядом с ней.

Она выглядела неважно: на фоне ее бледного лица было очень хорошо заметны большие темные круги под глазами и распухшие губы. Для меня впервые стали очевидными ее хрупкость и уязвимость, которых я раньше не замечал. Она показалась мне такой же слабой и ранимой, как и любая другая женщина… «Обрывая лепестки цветка, ты не приобретаешь его красоту». Я не любил читать Тагора: мои притупившиеся органы чувств не могли ни воспринять, ни оценить его поэтических образов. Поэзия способна проникнуть в душу только в том случае, если ее там ждут, ибо только тогда она перестает быть всего лишь гармонично звучащей последовательностью фраз и трансформируется в личные переживания. «Обрывая лепестки цветка, ты не приобретаешь его красоту», — вспомнились мне слова Тагора, когда я посмотрел на ее печальные глаза.

Она сказала мне, что хочет прогуляться, и я тут же с радостью вызвался составить ей компанию. Хотя я осознавал, что она примет мое предложение исключительно из вежливости и что я для нее — всего лишь нежеланный спутник, лишающий ее возможности побыть наедине с собой, мне подумалось, что не следует позволять ей гулять одной после всего того, что с ней произошло. Пустив впереди себя одного из моих псов-лабрадоров, мы пошли по дороге, ведущей в лес.