Рабыни дьявола - Жюльетта Бенцони

– Нет, Агата, очень хорошо! А почему… ты спрашиваешь?

– Потому что у госпожи невеселый вид! Госпоже следует выйти на балкон. В этот час весь город тут, на набережной. И потом она увидит, как идет господин Бофор!

Марианна подумала, что ведет себя глупо. Какой, действительно, у нее, съежившейся в шезлонге, должен быть жалкий вид, тогда как ей следовало гореть от нетерпения увидеть своего друга! Вполне естественно, что из-за ее усталости она отпустила Жоливаля одного в порт, но могло показаться странным ее желание остаться здесь, в укрытии, вместо того чтобы с нетерпением выглядывать, как это сделала бы любая влюбленная женщина. Бесполезно объяснять горничной, что она опасалась быть узнанной сержантом Национальной гвардии или славным мальчиком, который так помог ей.

Подумав о Зани, она ощутила угрызения совести. Мальчик, безусловно, присутствовал при ее схватке с Бениелли и, конечно, ничего не понял. И сейчас он должен спрашивать себя, с какой такой опасной особой он имел дело, и Марианна пожалела, что эта хорошая дружба оборвалась.

Тем не менее она покинула свое место отдыха и вышла в лоджию, однако укрылась за украшавшими ее готическими колонками.

Агата права: набережная Эсклавон под нею кишела людьми. Это напоминало непрерывную фарандолу, шумную и многоцветную, безостановочно снующую между Дворцом дожей и Арсеналом, являя необычайную картину жизни и веселья. Ибо Венеция побежденная, Венеция развенчанная, Венеция, оккупированная и низведенная в ранг провинциального города, от этого ничуть не стала менее несравненной Сиятельной.

– Меньше, чем я! – прошептала Марианна, подумав о титуле, который она сама носила. – Гораздо меньше, чем я…

Но неистовый водоворот толпы отвлек ее от меланхоличных мечтаний. Там, внизу, в нескольких десятках метров от нее, из лодки выпрыгнул мужчина и с опущенной головой бросился к дворцу Дандоло. Он был очень высокий, гораздо выше тех, кого он без церемоний расталкивал. С непреодолимой силой он рассекал толпу так же легко, как его корабль волны, и следовавшему за ним Жоливалю пришлось прилагать немалые усилия, чтобы не отстать. У него были широкие плечи, синие глаза, гордые черты лица и черные развевающиеся волосы.

– Язон! – вздохнула Марианна, внезапно пьянея от радости. – Наконец ты!

В одну секунду ее сердце сделало выбор между страхом и радостью. Оно отмело все, что не было озарено сиянием любви…

И когда внизу Язон ворвался во дворец, Марианна, подхватив платье обеими руками, побежала к двери. Словно белая молния, она пронеслась по комнате, бросилась к лестнице, по которой ее возлюбленный поднимался через четыре ступеньки, и наконец с криком радости, больше похожим на рыдание, упала ему на грудь, смеясь и плача одновременно.

Он тоже закричал, когда увидел ее. Он прокричал ее имя так громко, что благородные своды старого дворца зазвенели, освободившись от многомесячной тишины, когда они могли только мечтать о шепоте. Затем он схватил ее, поднял вверх и, не обращая внимания на сбежавшихся слуг, покрыл исступленными поцелуями ее лицо и шею.

Стоя рядом внизу у лестницы, Жоливаль и Джузеппе Даль Ниель смотрели, задрав головы. Венецианец всплеснул руками:

– Просто чудо! Que bello amore!

– Да, – скромно подтвердил француз, – это довольно удачная любовь.

Закрыв глаза, Марианна ничего не видела, ничего не слышала. Она и Язон замкнулись в сердце водоворота страсти, который отрезал их от остального мира.

И вряд ли они услышали взорвавшиеся вокруг них рукоплескания. Зрители выражали на добром итальянском свое удовлетворение знатоков, для которых любовь была великим делом. Возбуждение достигло апогея, когда корсар, не отрываясь от губ Марианны, понес ее вверх по лестнице. Распахнутая нетерпеливой ногой, дверь захлопнулась за ними под восторженные восклицания присутствующих.

– Вы окажете мне честь выпить со мной бокал граппы за здоровье влюбленных? – широко улыбаясь, предложил Даль Ниель. – Мне кажется, что там, наверху, в вас не очень нуждаются… А счастье, подобное этому, всегда праздник!

– Я с удовольствием выпью с вами… Но, рискуя вас разочаровать, я должен сейчас же побеспокоить эту нежную пару, ибо нам надо принять важные решения…

– Решения? Какие решения должна принять такая очаровательная женщина, кроме выбора украшений?

Жоливаль рассмеялся.

– Вы удивитесь, мой дорогой друг, но туалеты занимают в жизни княгини очень незначительное место. Ну, смотрите, я говорил о решениях, а вот и причина для них.

И в самом деле, на лестнице появился лейтенант Бениелли, затянутый в мундир и с рукой на эфесе сабли, но этот воинственный выход, безусловно менее шумный, чем у Язона, немедленно заставил разбежаться любопытных слуг.

Он подошел к беседовавшим мужчинам и четко козырнул.

– Американский корабль вернулся, – объявил он. – Соответственно, мне необходимо немедленно увидеть княгиню. Должен добавить, что дело не терпит, ибо мы и так уже потеряли много времени!

– Я вижу! Граппе придется подождать, – печально вздохнул Жоливаль. – Извините меня, синьор Даль Ниель, но я должен проводить этого пылкого военного.

– Peccato! Какая досада! – понимающе сказал тот. – Вы потревожите их. Не особенно спешите! Дайте им еще минутку! Я составлю компанию лейтенанту.

– Минутку? Помилуйте! Для них минутка может значить часы! Они же не виделись почти шесть месяцев!

Аркадиус, однако, ошибся. Едва Марианна позволила любви поглотить ее страхи и нерешительность, как уже пожалела об этом. Увидев любимого человека, она не смогла удержать порыв, вполне естественно бросивший ее в его объятия, порыв, на который он ответил страстно, даже слишком страстно! И в то время, как он нес ее, шагая через две ступеньки, и затем неистово захлопнул за ними дверь, спеша уединиться с нею, Марианна внезапно обрела вновь все свое хладнокровие, так восхитительно потерянное перед этим.

Она знала, что произойдет: сейчас Язон в любовном исступлении бросит ее на кровать, мгновенно разденет, и немного погодя она отдастся ему, ибо противиться урагану нежности, который обрушится на нее, она не сможет…

Ну и вот что-то в ней начало восставать, что-то еще не поддающееся сознанию, уходящее в глубину ее любви к Язону. Она до того любила его, что готова была отказаться от неистового желания, которое он ей внушал. И, словно при вспышке молнии, ей стало ясно, что она не может, не должна принадлежать ему, пока не рассеются терзавшие ее сомнения, пока не окажется, что усилия Дамиани были тщетны.

Конечно, если смутная жизнь начала развиваться в тайне ее естества, было бы удобно, легко даже, навязать отцовство своему возлюбленному. Даже дурочке это запросто удалось бы с мужчиной, столь пылким и влюбленным! Но если Марианна отказывалась сказать правду об этих шести неделях исчезновения, она тем более не хотела одурачить Язона… самым подлым образом! Нет! Пока она не получит полную уверенность, она не должна позволить ему вновь овладеть ею! Ни за что!.. Иначе они оба увязнут во лжи, рабой которой она останется всю жизнь! Но, боже, как это будет трудно!