Подарок - Сесилия Ахерн

— Зато у нее, готова поклясться, с тобой было! — горько усмехнулась Рут.

— Да нет же, клянусь!

— Ничего и никогда? — Она пристально вглядывалась в его лицо, явно ненавидя себя за это, злясь, что вынуждена задавать ему такие вопросы.

Он проглотил комок в горле. Терять ее он не желал, но лгать не желал тоже.

— Целовались. Всего один раз. А больше ничего не было. — И быстро добавил в испуге: — Но теперь я переменился, Рут. Я теперь совсем другой.

Но она больше не слушала, она отвернулась, пряча от него лицо и свои слезы. Она открыла дверь на балкон, и Лу обдало порывом холодного ветра. Балкон был пуст: курильщики перебрались в зал и лакомились крохотными пастушьими пирогами, глотая их один за другим.

— Рут… — Он попытался ухватить ее за руку и потянуть назад, в зал.

— Пусти меня, Лу, ей-богу, я не в том настроении, чтобы говорить сейчас с тобой, — сердито сказала она.

Вслед за нею он вышел на балкон, и они отошли подальше, чтобы их не было видно через стекло. Он подошел к ней вплотную и прижал ее к себе, не выпуская ее из своих объятий, хотя она и не отзывалась на его прикосновения.

— Помоги мне, — шепнул он ей, чуть не плача. — Пожалуйста, Рут, помоги мне все исправить.

Она вздохнула, еще не уняв в себе гнев.

— Да на что ты, черт возьми, надеялся? Мы же тебе все уши прожужжали, втолковывая, как важно устроить этот вечер как следует!

— Да, конечно, я это знаю, — промямлил он. Мысли мельтешили в голове, обгоняя друг друга. — Я старался доказать всем вам, что я в состоянии…

— Прекрати лгать мне, слышишь? — оборвала его Рут. — Меньше всего ты собирался что-то нам доказывать. Тебе надоели бесконечные звонки Марсии и ее старания угодить отцу. Ты был занят и..

— Ну, пожалуйста, не могу я сейчас все это выслушивать, не время сейчас для этого! — Он поморщился, точно каждое ее слово вызывало у него мигрень.

— Как раз время, и будь любезен выслушать. Ты был, видите ли, крайне занят на работе, чтобы позаботиться об отце и вникнуть в планы Марсии. И ты перепоручил все чужому человеку, которому и дела не было до твоего отца с его юбилеем. Вот ей перепоручил! — И она ткнула пальцем в стекло, указывая туда, где под стойкой с фондюшницей отплясывала какой-то сложный акробатический танец Элисон, не тая красных кружев своего нижнего белья от всех, кому угодно было ими любоваться. — Отдал все на откуп этой поблядушке, которую, наверное, трахал, диктуя ей список гостей! — Последние слова она процедила сквозь зубы, презрительно, словно выплюнула.

Лу мог бы возразить Рут, сказав, что Элисон — высококлассный секретарь, имеющий диплом в области делопроизводства, что, не считая осечки с устройством этого праздника, она работник хороший и квалифицированный. Но защищать честь Элисон было вряд ли уместно, если все ее поведение в офисе и на этом вечере не делало ей чести.

— В общем, ничего между нами не было, клянусь, — сказал он. — Но я понимаю, что все испортил, и очень сожалею об этом. Прости меня. — Слова извинения теперь выговаривались более легко и привычно.

— И ради чего это все было? Ради повышения? Увеличения жалованья, которое тебе не так уж и нужно? Или увеличения количества рабочих часов, что нереально и выше человеческих возможностей? Когда же ты остановишься? Когда решишь, что с тебя хватит? Когда прекратишь карабкаться вверх, а, Лу? Помнишь, как на прошлой неделе ты сказал, что работу ты можешь потерять, в отличие от семьи, которая никуда не денется, не может тебя уволить? Но мне кажется, что сейчас ты подошел к рубежу, когда жизнь способна доказать тебе и обратное.

— Рут… — Он зажмурился, готовый сигануть вниз с балкона, если она скажет, что бросает его. — Пожалуйста, не бросай меня.

— Я не о себе говорю, Лу, а о них.

Он обернулся и увидел, как его родные присоединились к цепочке танцующих — они шли по залу, через каждые несколько шагов вскидывая то одну, то другую ногу.

— Завтра я пойду на яхте с Квентином. Буду участвовать с ним в гонках. — И он покосился, ожидая похвалы.

— Но, по-моему, Гейб вызвался это сделать? — недоуменно проговорила Рут. — Только что в моем присутствии он предложил Квентину свои услуги. И Квентин принял его предложение.

Кровь бросилась в лицо Лу, он покраснел от гнева.

— Нет, уж конечно это сделаю я. — Уж тут-то он постарается!

— Серьезно? И когда ты собираешься это сделать? До того, как пойдешь на каток со мной и детьми, или после? — И она ушла, оставив его в одиночестве проклинать свое неосторожное обещание Люси и свою забывчивость.

Когда Рут открыла дверь на балкон, музыка смолкла, уступив место порывам холодного ветра. Сейчас дверь опять закрылась, и он ощутил за спиной чье-то присутствие. Значит, она не ушла в зал. Она не оставила его.

— Мне очень жаль, что так у меня получилось. Мне хочется все исправить, — устало сказал он. — Я измучился и хочу все исправить. Хочу, чтоб все знали, как я сожалею и как раскаиваюсь. Я сделаю все что угодно, чтобы они это поняли и поверили мне. Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне все исправить, — опять повторил он.

Если б Лу обернулся, он тотчас бы увидел, что жена ушла — покинула его, чтоб в укромном уголке выплакаться всласть, оплакать человека, который всего лишь несколькими часами раньше уверял ее в их спальне, что он изменился и что отныне все пойдет по-другому, увидел бы, что, оказывается, когда жена кинулась от него прочь, ее место заступил Гейб, и это к нему обращал Лу на балконе свои признания. Гейб знал, как устал Лу Сафферн, — ведь сколько лет он торопил часы и минуты, торопил мгновения. Мчался без остановки, не замечая жизни вокруг. Внешность, поступки, чувства окружающих давно не имели для него никакого значения. Он и не видел их вовсе. Поначалу им двигала страсть, но, устремившись к своей мечте, он забыл о ней. Он мчался вперед так быстро, что не позволял себе даже передохнуть, его душа не поспевала за ним, не попадала в ритм этого движения.

Но сейчас, дыша холодным декабрьским воздухом, подняв глаза и подставив лицо ветру, когда он почувствовал с благодарностью прикосновение к коже холодных дождевых капель, он понял, что душа наконец-то догнала, настигла его.

Он это почувствовал.

Наутро после семидесятого дня рождения отца, в девять часов, Лу Сафферн сидел у себя в заднем дворике и, запрокинув голову и закрыв глаза, подставлял лицо утреннему солнцу. Он перелез через изгородь, отделявшую два акра возделанной земли с дорожками, усыпанными галькой, с клумбами и растениями в больших горшках в качестве вех и ориентиров от земли необработанной, не знавшей прикосновения человеческих рук. Там и сям виднелись желтые пятна утесника, как будто кто-то в Далки, играя в пейнтбол, обстрелял северную сторону мыса. Дом Лу и Рут стоял на вершине холма, а их задний двор находился на северном склоне с широким видом на Хоут внизу, бухту и дальше, до самого Ирландского Ока. Нередко вдали можно было даже различить Сноудон и Национальный парк Уэллса в 138 километрах от них. А в этот ясный день Лу Сафферн как раз и глядел в ту сторону.