Царские забавы - Евгений Сухов

Наконец государь повелел собрать всех двенадцать девиц.

Девушки предстали перед Иваном Васильевичем в лучших нарядах, а кокошники были настолько высокими, что едва не упирались лучами в сводчатый потолок.

Отцы боязливо перешагнули порог избы и пошли вслед за дочерьми, которые теперь не выглядели робкими, какими предстали в первый день пребывания в слободе, и уже успели свыкнуться с честью первых красавиц Руси.

Перекрестились отцы и остались жаться у порога, бросив опасливый взгляд на возможного соперника.

Иван Васильевич был нетороплив, он словно врос в стул, ухватившись ладонями за резные подлокотники. Государь напоминал огромную черную ворону, зорко посматривающую по сторонам.

Тихо было в палате, не достаточно было Ивану склоненных голов, и он укреплял свое величие даже в молчании, к которому окружавшая его челядь прислушивалась так же трепетно, как к исполинскому гласу соборных колоколов.

Государь Иван Васильевич поднялся, еще ниже пала собравшаяся челядь, уткнувшись носами в дубовые полы.

Государь приблизился к девицам.

— Все вы, девоньки, красивы, — нараспев заговорил царь, — одна другой краше. И нарядами, и ликом своим государевых покоев не посрамили. Все вы достойны того, чтобы в московский дворец царицей войти. — Помолчал Иван Васильевич. — Но только одна из вас может быть русской государыней… и моей женой. — Слова царя распрямили дворовую челядь, а невест заставили потупиться. — Так вот… выбрал я среди вас жену, это дочь новгородского купца Марфа Васильевна Собакина, — остановился государь перед девицей. Девица Марфа вспыхнула кострищем, не смея взглянуть на господина. — Жалую я тебя, моя невестушка, платком вышитым, — протянул Иван Васильевич девушке рукоделие, — носи его и вспоминай своего государя… Есть у меня для тебя еще один подарочек, ты не смотри, что он мал, такой дар и большого имения стоит. — Подошел рында, в руках он держал золотой поднос, на самой середине которого лежало серебряное кольцо с камнем-самоцветом. Государь взял перстень и протянул его девице. — Вот тебе, Марфа Васильевна, как суженой моей. Покажи мне свои белые рученьки, дай я на пальчик перстенек тебе надену… Впору он тебе пришелся. А вас, девицы-красавицы, благодарю за все. Украсили вы мою избранницу, словно девичий хоровод стройную березу. Жалую я вас всех за вашу красоту имениями и землями, будет теперь у вас хорошее приданое. А ты, моя невестушка, жди скоро введения в царские терема. — Иван Васильевич глянул на Сабурову. Зарделась девка. — Для сына своего старшего, царевича Ивана, выбираю в жены девицу Евдокию Богданову Сабурову. — Поклонился Иван Васильевич родителям, стоявшим у порога. — Спасибо, господа, что чтите своего государя и не побрезговали показать своих дочерей. А теперь ступайте с миром. Не держу я вас более.

С введением в царские терема государь затягивать не стал.

Иван Васильевич повелел украсить хоромы, нарядить палаты в праздные покрывала и чтобы дворовая челядь ходила в золотых кафтанах и палила из пушек каждый час на радость молодым. Со дня смотрин раздавалась богатая милостыня, на базарах стольники каждый день выкатывали по дюжине стоведерных бочек с вином и брагой, и всякий житель и гость столицы мог выпить целую плошку.

Настал четверг — это был день государя.

Он был для Ивана так же почитаем и свят, как когда-то для язычников. Именно они придумали ему имя — Славный. В благословенный день язычник обязан был совокупиться с женщиной и испить хмельного пития в кругу единомышленников. Иван Васильевич, напротив, хранил непорочность до брачного ложа и давно отказался от вина. Именно в четверг государь сумел отринуть от себя греховное желание и, поглядывая на скорбящие иконы, подавил страсть. Если язычник в этот день ратоборец, носит на груди божественные символы — молнии и парящих соколов — и непременно должен вступить в поединок, то государь был тих и облачен в смиренную рясу.

Славный день принадлежал Марфе Васильевне.

Теперь она великая государыня, водиться ей теперь с царицыным чином, и верховные боярыни будут нести за царицей Марфой кику и держать над ее челом нарядный балдахин; боярышни будут нести впереди Марфы Васильевны свечи, будто путь государыни пролегает через мрак.

Более Марфа Собакина не принадлежала себе — отныне она государыня московская.

Славного дня нищие дожидались с большим нетерпением, с Лобного места было объявлено, что будет щедрая милостыня. Врата Москвы были распахнуты едва ли не всю ночь, и со всех дорог в столицу прибыли толпы бродяг в надежде откушать дармовое угощение и собрать медяков.

Марфа Васильевна, по традиции государевых невест, в сопровождении преизрядного числа боярынь и боярышень объезжала соборы и святые места, где ставила во множестве свечи и молилась. По всему пути за ней следовал длиннющий шлейф из бродяг и нищих, которые молчаливо дожидались подношений.

Марфа Собакина не готова была к такому вниманию. Слишком неожиданным было ее перерождение из купеческих дочерей в суженую государя. Случалось, что присматривался к ней на рынке смазливый хлопец, когда она у торговых рядов подсобляла батюшке, но, натолкнувшись на взгляд строгого родителя, молодец спешил идти дальше. Бывало, что уходила Марфа Собакина с девицами далеко в лес водить хороводы, где однажды едва не познала плотский грех с белокурым нахальным приказчиком. А коротая долгие зимние вечера в теплых избах своих подруг, она замечала внимание веселых парней, которые норовили подсесть к ней поближе и, не остерегаясь дурной молвы, терлись круглыми коленками о ее бедра.

Сейчас все смотрели на нее так, как будто она была мессией, и припадали к ее ногам с тем рвением, с каким неистовый верующий кладет поклоны перед образом Богородицы.

Марфа Собакина воплощала в себе смирение, неприкрытой робостью невеста государя напоминала Анастасию Милостивую. Первая жена государя была так же богобоязненна и без срама для себя могла поклониться досаждавшим ее юродивым.

Только царицу боярышни закрывали платками, спасая от дурного взгляда, а государевой невесте полагалось идти с открытым ликом, опущенными ресницами, чтобы ее смирение мог видеть всякий.

Марфа шествовала от храма к храму под пристальным вниманием многотысячной толпы, а москвичи, впервые видевшие невесту царя вблизи, хотели запечатлеть в своем сознании каждый пройденный ею шаг. Уже через неделю ее не так-то легко будет увидеть не только простому люду, но даже ближним боярам, Марфа будет так же далека от москвичей, как комнаты Грановитой палаты, как золотые купола Благовещенского собора. Упрячут волосья царевны под красный убрус, закроют от людского глаза за высокими стенами дворца, и даже выездные капраны будут напоминать небольшие крепости, где окошечки-бойницы затянут бычьим пузырем.

И потому каждое мгновение созерцания царской невесты было сладким, как глоток вина.

Следующий день Марфа пожелала провести в мыленке.

Да не в царской, где предбанник, разрисованный образами святых, походил на иконостас собора, а в домашней, которая топится по-черному, и чтобы дыму там было ровно столько, сколько под котлами у поварих на Сытном дворе.