Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф

Другие события, и особенно заседание рейхстага 27 февраля, т. е. еще до русской революции, наглядно продемонстрировали всему свету нашу неуклонно слабеющую волю к сопротивлению. Все глубже проникала в сознание немецкого народа мысль о примирении воюющих сторон. При этом полностью игнорировалось неприкрытое стремление противника уничтожить Германию. Особенно рьяно эту идею пропагандировали граждане, не без основания опасавшиеся, что наша победа поставит под угрозу их далеко идущие планы на политическом поприще. А в это время правительство безучастно взирало на то, как контроль над государственными делами все больше переходил – нет, не к немецкому народу, а что значительно хуже – к кучке беспринципных людей, и в прошлом и в настоящем вечно критикующих, но ничего не созидающих.

С растущей тревогой ОКХ наблюдало за сменой приоритетов у руководства страной, а именно – в Берлине, что волей-неволей должно было отрицательно повлиять на общее настроение немцев в тылу и на фронте. А это представлялось тем более нежелательным ввиду непоколебимой решимости вражеских государств довести войну до победного конца. Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург неоднократно высказывал его величеству свою озабоченность недостаточной поддержкой усилий ОКХ рейхсканцлером. Еще чаще мы оба обращались к кайзеру с просьбой помочь укрепить боевой дух нации.

В своем послании рейхсканцлеру от 19 июля 1917 г. генерал-фельдмаршал вновь указал на то, что свои надежды на окончательную победу наши противники связывают с развалом Германии изнутри.

«Укрепление нашей внутренней мощи, – писал он, – скорее всего, убедит наших противников в бесполезности продолжения войны вплоть до самоуничтожения. И напротив, громкие жалобы по поводу несбывшихся надежд, на переутомление, откровенная демонстрация страстного желания мира, неосторожно высказанное мнение о невозможности пережить еще одну зимнюю кампанию только приведут к затягиванию вооруженного конфликта».

Текст ответного письма рейхсканцлера свидетельствовал о его подавленности. Он мыслил иначе, чем мы, и не видел выхода из сложившейся ситуации.

Степень упадка боевого духа особенно наглядно проявилась во время заседания главного комитета рейхстага 6 июля. После совершенно неожиданной для нас речи депутата Эрцбергера, в которой он заявил о полной бесперспективности неограниченной подводной войны и отрицал саму возможность нашей победы в этой войне, настроение в рейхстаге упало до абсолютного нуля. Стало предельно ясно, куда нас занесло и где мы находимся. Нужно было не безучастно взирать на происходящее, а что-то срочно предпринять для укрепления боевого духа и сплочения нации, иначе нас ожидало немедленное поражение.

Военный министр целиком разделял нашу точку зрения о вредном влиянии берлинских событий на наше положение на фронте и считал необходимым, чтобы генерал-фельдмаршал фон Гинденбург переговорил по всем волновавшим нас вопросам с кайзером. Уже 6 июля мы с генерал-фельдмаршалом поспешили в Берлин. Его величество, однако, считал события в столице исключительно внутренним делом, не затрагивающим вооруженные силы. Поэтому наше пребывание в Берлине прошло безрезультатно. Вечером того же дня мы вернулись в Кройцнах.

Тем временем ситуация в Берлине обострялась. 8 июля рейхсканцлер одобрил проект резолюции о мире, представленный партийным большинством в рейхстаге, и одновременно пообещал депутатам провести выборы в прусский парламент в соответствии с положениями закона о выборах в рейхстаг. И то и другое, безусловно, еще больше укрепило решимость противника учинить Германии разгром. В полдень 10 июля рейхсканцлер был вынужден подать прошение об отставке, которое 11 июля было отклонено.

После всего случившегося я уже не считал рейхсканцлера человеком, способным выполнять задачи, которые эта война ставила перед правительством, т. е. воодушевить немецкий народ и повести его к победе. И чем глубже я вникал на новом посту в обстановку на фронте и в тылу, тем лучше я понимал: чтобы победить на поле сражения, требовалось тесное сотрудничество главы кабинета с ОКХ. Такое сотрудничество у нас не сложилось. Почти ничего не осталось от национального мышления и национальных чувств. У политического руководства не было ни организационных способностей, ни идеи, которая могла бы вдохновить немецкий народ, помочь ему раскрыть свой творческий потенциал. Но главное – не было веры в силу германского оружия и в наше непреклонное желание победить. И войска не получали той моральной поддержки, в которой нуждались, чтобы одолеть врага на поле битвы. Я уже не надеялся на какие-то перемены к лучшему при тогдашнем рейхсканцлере. Надежды на плодотворное сотрудничество с главой правительства во имя победы, которые я лелеял при вступлении в ОКХ, окончательно рухнули. Поэтому я подал прошение об отставке.

Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург солидаризировался со мной и тоже подал аналогичное прошение. Документы были посланы в Берлин вечером 12 июля. В тот же вечер, однако, поступила телеграмма от военного министра, который, с учетом положения на фронтах, считал целесообразным для генерал-фельдмаршала еще раз прибыть с докладом в Берлин. Мол, кайзер также желает с нами переговорить. Между тем 12 июля в первой половине дня кронпринц встретился с руководителями партийных фракций в рейхстаге; большинство из них или высказались за немедленную отставку действующего рейхсканцлера, или же заявили, что не будут настаивать на сохранении им своего поста. Никто не выступил в его защиту.

Откликаясь на предложение кронпринца, кайзер, наконец, решился принять повторное прошение рейхсканцлера фон Бетмана об отставке.

Когда мы ранним утром 13 июля прибыли в Берлин, кайзер уже определился. Я очень надеялся, что эту должность займет человек, способный объединить все силы немецкой нации для совместных действий ради конечной цели.

Уже во время нашего с генерал-фельдмаршалом приезда в Берлин 7 июля мы были готовы принять в здании Генерального штаба депутатов рейхстага и в непринужденной беседе рассказать им о положении на фронтах. Мне хотелось их успокоить. Такая встреча состоялась, но только 13 июля после полудня. Весь мир находился под впечатлением подготовленного рейхстагом при активном участии графа Чернина проекта резолюции о мире. И в Берлине возникло совершенно ошибочное представление, будто мы прибыли на обсуждение этой резолюции. Об этом говорили неоднократно и сами депутаты.

Выступая перед парламентариями, мы охарактеризовали наше положение на суше как серьезное, но стабильное. Требовалось просто выстоять, так как наши противники вовсе не хотят прекращения войны. Снабжение боеприпасами существенно улучшилось, сырья вполне достаточно. О мирной резолюции мы отозвались довольно сдержанно: она, мол, не соответствует нашим замыслам, поскольку подрывает боевой дух войск и волю немецкого народа к победе, а наши противники и союзники увидят в ней признание слабости, т. е. она произведет нежелательное для нас впечатление. А я добавил, что мы непременно победим, если народ сплотится ради поддержки своих вооруженных сил.

Беседа протекала в свободной манере. Государственный министр доктор Хельфферих попросил депутатов пока ничего не предпринимать в связи с резолюцией о мире. Но уже на следующее утро ее полный текст появился на страницах газеты «Форвертс», и большинство в рейхстаге оказалось связанным по рукам и ногам. Всякое дальнейшее обсуждение данной темы я посчитал бесперспективным и потому мало продуктивным.