Живая вещь - Антония Байетт

Больше всего её страшила мысль о затворничестве, об оковах. Ньюнэм посетила молодая королева с супругом, герцогом Эдинбургским. Окружённый толпой женщин-учёных с тщательно уложенными причёсками и чопорных студенток в мантиях, герцог спросил предводительницу студенток, старшекурсницу, шутливо: «Вы вообще когда-нибудь выбираетесь из своего затвора?» Фредерика внутренне вскипела: да как он смеет?! — можно подумать, она здесь взаперти! Нет, она живёт такой полной жизнью, какой никогда ещё не жила, имеет столько свободы (думала она наивно), сколько и не снилось этому мужу-придворному!

Думая об оковах, она вспоминала Стефани. В конце прошлого лета, сразу после Прованса и до отбытия в Ньюнэм, Фредерика наведалась в Блесфорд, и повидала Стефани, и познакомилась с Уильямом. Уильям неустойчиво сидел в окружении подушечек, распялив пухлые ножки, зыбко покачивался всем туловичком; он смотрел, помаргивая, на неё — куда-то за неё — из-под шелковистых чёрных волосиков и длинных тёмных ресниц, улыбался туманно и таинственно.

«Ну, привет, младенец», — сказала Фредерика, протягивая ему палец.

Стефани не сводила с малыша глаз, вообще всё её внимание ограничивалось небольшим волшебным кругом, обведённым вокруг сына. Она мимолётно сообщила Фредерике, что уже ожидает следующего ребёнка, зачатого в тот день, когда она почувствовала облегчение, что Маркус, кажется, уезжает от них. Она так и сказала: «Понимаешь, почувствовала облегчение, как будто спали оковы». Забавно, как всё сходится, подумала Фредерика. Она и влеклась смутно к малышу, к новенькой человеческой плоти со знакомыми тёмными глазками, и страшилась его, страшилась плотского довольства и усталости Стефани, страшилась мягко обволакивающих оков.

(I)

Викарий Дэниела, мистер Элленби, удалился на покой, и на его место прислали человека помоложе, Гидеона Фаррара. Дэниел надеялся, что по такому случаю его самого, может быть, переведут из Блесфорда куда-нибудь поинтереснее, но этого не случилось. Дэниел встречался с Фарраром на епархиальном собрании и доложил Стефани: о Гидеоне отзываются как о большом «оригинале». Поскольку и Дэниела нередко характеризовали с помощью этого двусмысленного слова, Стефани было подумала, что новый викарий Дэниелу должен приглянуться, но вскоре почуяла — всё не так просто. Придя на первую проповедь Фаррара, она ощутила, как беспокойство и даже лёгкая злость порхают среди паствы. Гидеон Фаррар поменял вещи в храме: из алтаря исчезло сентиментальное викторианское распятие, вместо ветвистых металлических канделябров появились простые квадратные деревянные подсвечники, вместо нарядного вышитого напрестольного покрывала — суровая белоснежная пелена. Стефани недолюбливала бесполое тело и сладкую полуулыбку привесного Бога, но с удивлением почувствовала собственное недовольство от столь бесцеремонного его удаления. Интересно, не выметет ли заодно новая метла из алтаря и вышитый прихожанками коврик? Коврик, в честь павших воинов, довольно неприглядный, сочетал военные цвета (хаки, «военно-воздушный» голубой, камуфляж). Если не станет этого коврика, думала Стефани, по нему я тоже буду скучать?

Гидеон Фаррар, лет на десять старше Дэниела, был крупный мужчина, обладавший обаянием, о котором несомненно знал. У него была окладистая, лопатообразная, чрезвычайно густая борода. В бороде красиво чередовались прядки пшеничного золота и ранней седины, а лёгкие завитки в нижней её части придавали ему сходство с карточным королём червей. Под плавными крыльями заботливо расчёсанных надвое усов — большой рот со множеством разных улыбок. Одеяния его были проще, чем у мистера Элленби, но с более современным и абстрактным рисунком. Сегодняшняя проповедь была посвящена личным отношениям, в том числе — его собственным, с паствой. Проповедь была исполнена теплоты и дружелюбного напора: внимательный глаз проповедника выхватывал взгляд то одного, то другого прихожанина или прихожанки, сочувствующий или, напротив, уклончивый.

— Сегодня я впервые стою перед вами как ваш викарий и хотел бы поговорить о трёх значениях слова «личность», «личностный». Во-первых, всем нам сразу же на ум приходит второе Лицо, или Личность, Пресвятой Троицы, Иисус Христос, Богочеловек, который поистине, в полном смысле является личностью и с которым мы устанавливаем очень важные для нас личностные отношения. Во-вторых, давайте вспомним о том, что викарий изначально означало заместитель. А заместитель есть также persona exemplaris, человек, который воплощает личностную природу общины или прихода. И наконец, в-третьих, давайте подумаем о том вкладе, который вносит в рассмотрение наших межличностных отношений новая наука социология. Эта наука, особенно в Америке, рассматривает наши отношения в виде различных социальных ролей, которые предписаны нам в жизни и которые мы исполняем, — будь то отец, ученик, руководитель компании, квалифицированный рабочий, социальный работник, жена, священник и так далее. Эти роли также называют словом persona, от значения слова persona как «маска актёра» в античной трагедии, и даже в современных пьесах, как вы помните, в начале пишут Dramatis personae, то есть «Действующие лица». Как справедливо заметил Шекспир, «играет в жизни человек ролей премного»[104]. Разные роли человека могут приходить друг с другом в несогласие. Качества, которые требуются обществом от человека в роли хорошего священника, или хорошего отца, или просто хорошего гражданина, различаются, и это может возлагать на нас груз, который мы не вполне сознаём. Мы, христиане, чувствуем благую уверенность в наших отношениях с совершенной — а не частично совершенной — личностью Иисуса Христа, который для всех сделался всем![105] И нам нравится скептически фыркать при упоминании прозрений науки социологии, которая говорит нам: наши личности формируются институтами, историей, ожиданиями других личностей, наши роли, наши маски — это и есть мы. Но уместен ли тут лихой скепсис?..

…Я хотел бы доложить вам о революционных идеях пастора Дитриха Бонхёффера. Как вы все, наверное, знаете, Дитрих Бонхёффер был заключён в концлагерь Аушвиц за участие в заговоре с целью свержения Гитлера и казнён в апреле сорок пятого года. Бонхёффер бесстрашно относился к факту, что наше современное общество решило, будто может обойтись без Бога и в науке, и в политике, и даже в морали. Как христианин, Бонхёффер научился даже приветствовать такое развитие событий. Потому что благодаря этому мы, христиане, оказываемся в положении Господа нашего Иисуса Христа — во враждебном, чуждом нам, непонимающем мире. И мы можем обрести Христа в наших личностных отношениях…

…Будучи вашим викарием, я не являюсь вашим представителем. Я в лучшем случае persona, маска, представляющая историю и установления Церкви, которые временами дают нам силу, но могут вставать и стеной между нашими личностями и живой истиной. Да, упомянутые мной роли обладают полезной функцией. Но они не должны становиться клеткой. Во мне, несмотря на все мои роли, должно просвечивать главное, а именно, что я — человек среди людей. Я — ваш викарий, но прежде всего — человек среди вас, среди людей!..