По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

вели задушевные разговоры – казалось бы, как такое возможно с человеком, который, скрывал так много, и все же все это было у нас – доверительные беседы, юмор, согласие; а если возможно это, то разве не возможно все остальное?

Неделю спустя я поняла, что мы топчемся на месте и, если мы хотим дать друг другу шанс, мне нужно отстраниться. В тот момент, то есть три недели назад, я все еще была полна решимости спасти наш брак. Как будто брак – это некое самостоятельное, живущее своей жизнью существо, некий раздавленный колесами автомобиля ежик, который лежит на дороге между нами. В то время я еще использовала такие обороты речи – «спасти брак» и «дать шанс», но теперь все эти выражения растворились, и я больше не могу определить, что они значат.

– Уезжаешь, чтобы потрахаться со своим любовником? – вопил Аксель, когда я объявила, что переезжаю на Оскарс-гате на неопределенный срок и начала собирать одежду в большой черный мешок для мусора.

– Нет. С этим покончено, я тебе сказала об этом. Я порвала всякую связь. Я ведь тебе показала всю переписку. Но я думаю, что нам будет полезно побыть порознь. Так больше не может продолжаться. Мы загнали себя в тупик.

Он словно очнулся и сел на кровать.

– Может, ты и права. На самом деле будет неплохо побыть без тебя.

– Не сомневаюсь.

В тот субботний вечер, когда Аксель разоблачил меня и я не явилась на Оскарс-гате, Бьёрн пытался выйти на связь. Он отправил мне с десяток сообщений, но я смогла ответить лишь поздно вечером, когда мне удалось наконец закрыться в туалете вместе с телефоном. Я коротко написала ему, что произошло, и сказала, что мы больше не можем видеться. По крайней мере, какое-то время, добавила я для очистки совести. Уж перед Бьёрном ты ни в чем не виновата, сказала я себе, но это не помогло.

Снова наступила суббота, и я вновь отправилась на Оскарс-гате. В течение недели от Бьёрна приходило по тридцать сообщений в день. Я либо не реагировала вовсе, либо отвечала, что он должен прекратить мне писать. Однако он продолжал писать.

Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь на замок, я вдруг увидела перед собой Бьёрна.

– Почему ты не отвечаешь?

В тот момент он вдруг напомнил самого себя в молодости – того самого Психа, юного ревнивца, с его подозрительностью и приступами истерии. В тысячный раз за день я задалась вопросом: что же ты натворила?

– Что ты здесь делаешь? – спросила я Бьёрна.

– Я ушел от Линды. Я рассказал ей обо всем. Я сразу же приехал сюда. Я здесь со вчерашнего вечера. Я пытался связаться с тобой, почему ты не отвечаешь?

– Я была занята собственной драмой, знаешь ли.

– Но теперь мы вместе, неужели ты не понимаешь? Все случилось. Теперь мы снова вместе. Это неизбежно. Ты ведь понимаешь это, правда?

С его лица струился пот. За прошедший год он заметно сдал, ведь старение происходит не равномерно, а скачками, и я отчетливо видела, что Бьёрн совершил один из таких семимильных скачков: морщины на лице стали глубже, волосы поредели, живот еще больше выдался вперед. Наверное, то же самое можно было сказать и обо мне. Последний раз я принимала душ несколько дней назад, и мне было тошно представить, как я выгляжу со стороны.

Да уж, подумала я. Ну и что. Как же утомительно постоянно помнить о своей внешности, приводить себя в порядок, украшать себя. Какой же изнурительной оказалась эта влюбленность, и как хорошо от нее освободиться. Но Бьёрн словно ничего не замечал. Он подошел ко мне, прижал меня к груди, и я не стала сопротивляться.

– Да у тебя шок, – сказал Бьёрн. – Ты вся в холодном поту. Тебе нужно лечь спать. Я приготовлю тебе чай. Ты голодна?

В тот вечер он лег рядом со мной, словно мы были старой супружеской парой. Я посмотрела на него украдкой и притворилась, что сплю. Он медленно разделся, аккуратно сложил одежду, повесил рубашку на вешалку. Я подумала: вот я и оказалась в ситуации, над которой мы столько раз смеялись вместе с Акселем: мы смеялись над всеми друзьями и коллегами, которые развелись в надежде на лучшее, а потом вдруг узрели, что ничего не поменялось, разве что жизнь стала сложнее, ведь заново налаживать семейную логистику – твои дети, мои дети – отнюдь не просто; это требует гораздо большей смекалки и мудрости, чем было бы нужно, останься они в своей прежней жизни.

Бьёрн откинул одеяло и лег рядом, но казалось, что он в сотне световых лет от меня. Передо мной разворачивалось наше будущее, с полными ненависти детьми, сводными детьми, внуками, клубом гурманов, с целым миром ненависти, которому было суждено обрушиться на наш островок любви.

Я думала о пациентах, которые регулярно пытаются продлить больничный, ссылаясь на то, что они находятся «в самом разгаре разрыва отношений», о том, как меня всегда это раздражало, а теперь я сама оказалась в кризисе отношений, в самом разгаре разрыва, хотя тогда я себе в этом не признавалась, продолжая верить в то, что мы с Акселем переживем этот кризис, нужно лишь время. Ведь я была одним целым с Акселем, а не с этим мужчиной, который лежал рядом со мной и с которым я целый год встречалась в этой квартире, но который во многом оставался для меня чужим. Что же я натворила? Почему я здесь? Почему рядом со мной лежит чужак? Где Аксель?

Должно быть, я заснула и спустя несколько часов проснулась от света, исходящего от телефона Бьёрна. Он сидел, опершись на изголовье кровати и плакал.

Бьёрн плакал часто и легко, в отличие от Акселя, слезы которого я видела, лишь когда родились девочки и еще во время нашей ссоры пару дней назад, то есть в общей сложности три раза за тридцать лет. Плачущего же Бьёрна, хотя виделись мы сравнительно редко, мне довелось за целый год увидеть по меньшей мере раз десять.

– Что случилось?

Бьёрн кивнул в сторону телефона.

– Она никогда такой не была. Теперь она стала такой, какой я всегда мечтал увидеть ее.

– И какой же она стала?

– Она плачет и говорит, что сожалеет обо всем. Говорит, что, если я вернусь домой, мы пойдем к психологу и сделаем все, о чем я так долго просил. Лишь бы я вернулся домой.

– И ты сделаешь это? Ты уедешь домой? Я пойму, если