Соленая тропа - Рэйнор Винн

– Том, можешь прислать нам двадцать фунтов на поезд?

– Да, хорошо, но, по-моему, это ошибка. У меня такое чувство, что это ошибка.

Потерянные, оторванные, выдранные с корнями. Мы были так далеко от побережья, насколько это вообще возможно в Англии. По гофрированной крыше бывшей бойни стучал дождь, а мы поставили палатку посередине комнаты и прижались друг к другу в ее привычном уюте. Мы растерялись: с трудом обретенное спокойствие быстро нас покидало.

Наши рюкзаки одиноко стояли в углу, подпирая отклеившийся лист пластика на стене. Хотя до нас здесь кто-то уже жил, помещение все равно казалось техническим. Дровяная печь стояла слишком близко к пластиковой стене, и та расплавилась и пошла волнами; в окнах рос мох; с открытых потолочных балок свисал изоляционный материал; на запятнанном потолке моргал длинный промышленный светильник. Но над головой была крыша, и за это мы были благодарны.

Полли обрадовалась, что мы приехали, она была рада нам помочь. Нет, арендная плата не нужна, но, если мы поможем закончить ремонт и будем выручать ее по хозяйству на ферме, то будем квиты. Может быть, Мот для начала обошьет домик гипсокартоном и покроет штукатуркой? Мы с Полли дружили еще со времен подростковых драм, поддерживали друг друга и во время взрослых кризисов. Она поможет нам, мы поможем ей – из этого может что-то получиться.

* * *

Вдоль живой изгороди я дошла до леса на вершине холма, потерявшись в незнакомом мне пейзаже центральной Англии. Над головой кружили вороны, взмывая вверх в холодном октябрьском воздухе. Мимо скользнул сарыч, следуя за воздушными потоками вниз; его жалобные крики разносились по всей долине. Крупные шишки с упавшей лиственницы усеивали землю, траву и крапиву, проросшую сквозь давно уже мертвые ветви. Из кустарника выпорхнул фазан, которого я вспугнула, и с тревожным криком улетел прочь, хлопая крыльями. Теперь я приходила сюда всегда, когда мне удавалось отлучиться с фермы Полли. Я была очень благодарна ей за крышу над головой, но внутри меня росла пустота. Моя жизнь была лишена всякой цели – день за днем мы занимались изнурительным физическим трудом, который для нас не имел никакого смысла, кроме как обеспечить себе сухой и теплый ночлег. Я была среди друзей, но одинока.

Став бездомной, я быстро поняла одну вещь: даже если люди очень сильно хотят тебе помочь, оказавшись у них в доме, ты стремительно превращаешься в кукушонка в чужом гнезде, в гостя, который злоупотребляет гостеприимством. Но здесь мы хотя бы приносили пользу, во всяком случае пока. Как только Мот снял со спины рюкзак и перестал целыми днями ходить, неврологическая боль усилилась, а скованность в суставах вернулась; каждую ночь он спал по двенадцать часов, а утром с трудом поднимался на ноги. Мы вернулись к врачу и рассказали, что Моту стало заметно лучше во время пешего похода, что его симптомы почти исчезли, пока он не начал мерзнуть.

– Вы только ухудшили ситуацию, ускорили течение болезни. Вам нужно отдыхать, иногда медленным шагом ходить на небольшие прогулки, и будьте осторожнее на ступеньках.

– Вы уверены, что постоянные физические нагрузки не могли пойти ему на пользу? Может быть, дополнительный кислород, который он прогонял сквозь организм, каким-то образом тормозил процесс, замедлял накопление тау-белка? Или запускал еще какую-то благотворную реакцию?

– Исключено. Вы просто проходите стадию отрицания – и это нормально, большинство людей ее проходят.

При первой возможности мы отправлялись гулять, но эти прогулки не оказывали такого же воздействия, как стабильные многочасовые нагрузки с тяжелым рюкзаком на плечах. Мы сходили в тренажерный зал, но после этого Мот несколько дней мучился от боли. Он попробовал сесть на велотренажер; монотонная, однообразная нагрузка несколько помогла, но недостаточно, и Мот понемногу начал сдаваться болезненной неповоротливости, к которой периодически добавлялась дрожь в руке.

«Отдыхать» было не вариантом – мы отрабатывали крышу над головой физическим трудом. Медленно, мучительно Мот обшил гипсокартоном стены сарая, из-за этого плечи у него болели не переставая. Он положил на пол плитку. Он построил цементную стену в леденящем холоде. Больше четырех часов в день работать он не мог, и с каждым движением ему становилось все тяжелее.

Пришла суровая зима, температура упала ниже нуля: кусачий холод, мерзлая и твердая как камень земля, пятнадцать сантиметров снега. В такие моменты я была особенно благодарна, что мы не ночуем где-то на улице в палатке. У нас была крыша над головой и печка, которая нас согревала, даже если нам и приходилось самим рубить для нее дрова.

Рождество мы провели у брата Мота, в тепле и уюте, окруженные счастливыми семьями, пытаясь сделать вид, что ничего не произошло, что мы живем так же, как и прежде. В конце декабря мы вернулись в леса к Полли, пилить на части упавшие деревья, а потом рубить их на дрова. Целыми днями мы расчищали кустарник и подлесок, складывали древесину в большие кучи, а с наступлением темноты возвращались в сарай, где Мот ложился на пол, корчась от боли. Я починила плиту, чтобы поставить ее в сарае, снесла перегородку, обшила прихожую досками; кроме того, я убиралась в помещениях, которые Полли сдавала на лето, и работала в прачечной. За жилье мы не платили, только за электричество, но денег у нас не было. Мне нужно было найти работу, но я не могла оставить Мота: он обессилел и продолжал слабеть с каждым днем. Как бы благодарны мы ни были за помощь Полли, физическая цена, которую пришлось заплатить за нее Моту, оказалась слишком высокой.

– Так больше не может продолжаться, ты себя убьешь.

– Но у нас есть крыша над головой, и я благодарен за это.

* * *

Пришла весна, и леса вокруг нас ожили: целая полянка пролесок, которых мы раньше не видели, вдруг расцвела на вершине холма, увенчав его голубой короной. Мимо упавшей лиственницы проложила свой путь лань – стройные ноги легко переносили ее через ствол дерева, когда она выходила из леса, чтобы в сумерках попастись в поле. Мы незаметно наблюдали за ней, боясь, как бы она не окончила свои дни в морозилке. Она была одинокой, прекрасной, свободной. Она была нашей тайной.

С приходом весны начали ягниться овцы. Мы следили за сотнями овец в больших овчарнях, высматривая животных с признаками начала родов: беспокойных, которые пытались уединиться, рыли землю копытами, ложились на бок, напрягая шею, поднимая голову вверх. Затем на свет появлялась мокрая, трепыхающаяся новая жизнь. Это была волнующая пора, время надежды и новых начинаний. Но я не чувствовала себя вовлеченной в происходящее: я была лишь пустой оболочкой, которая механически выполняла свою работу. Я прыскала пупки новорожденных ягнят йодом, чтобы предотвратить инфекцию. Вычищала стойла после родов, застилала их свежей соломой. Знакомые действия из знакомой жизни, которая больше не была моей. Я не жила своей жизнью, я существовала в чьей-то чужой.