Особо дикая магия - Эллисон Сафт

Маргарет направляется к загону за домом и зовет Отблеска, своего серого мерина. Он сразу же прибегает, но, заметив у нее в руках не угощение, а недоуздок, делает оскорбленный вид. Она привязывает его к столбику ограды, смахивает пыль с его спины и седлает его. Бедра у нее ноют после ежедневной многочасовой езды, но она заставляет себя сесть в седло и пускает мерина рысью.

Приближаясь к границе леса, Маргарет решается оглянуться через плечо. Пора бы уже начать брать с собой Уэса, чтобы привить ему вкус к охоте, но сегодня ей надо сосредоточиться. И потом, он же распугает всю добычу на пять миль вокруг, как только откроет рот.

– Бедокур, – командует она, – след!

Он замирает, подняв нос, а затем пущенной из ружья пулей срывается с места и скрывается в подлеске. Тишина, которая воцаряется в лесу в его отсутствие, пугает тем, что ее не нарушает ничто. Не слышно ни звука, кроме размеренного топота копыт Отблеска. Он беспокойно фыркает, она треплет его по шее.

Они достигают той части леса, которую она не узнает. Папоротники по обе стороны тропы разрослись слишком густо и зелено. Буйные скопления одних цветов душат другие, над головой молодая поросль рвется из деревьев и источает сок, слишком нежная, чтобы пережить предстоящие заморозки. Все вокруг выглядит слишком живым, изнемогает от голода, и в воздухе пахнет гнилью.

Маргарет знает, что это работа хала. Сгнивают целые сады. И целые участки леса падают жертвой собственного неумолимого роста. Это напоминает ей рисунок в материнской тетради, которую она давным-давно спрятала под замок, – змея, пожирающего собственный хвост. Маргарет судорожно сжимает в руке ключ, висящий у нее на шее.

Халананы и Харрингтоны уже пострадали от порчи, наведенной тем самым хала. Сколько еще местных жителей поплатятся, прежде чем взойдет Холодная Луна? Сколько страданий стоит выдержать ради обещания славы?

В шорохе листьев слышится ее имя. Она неподвижно застывает в седле.

Ей не по душе перемены в этих лесах – ее лесах. Когда-то ничто в них не тревожило ее. Ни карканье вороны, ни щебет соек. Ни блеск немигающих заячьих глаз в темноте. Но сейчас она замечает на фоне деревьев белое пятно.

Пар ее дыхания клубится на холоде.

Лает Бедокур.

Он что-то нашел. Маргарет пускает Отблеска легким галопом. Холодный ветер хлещет ее по лицу, камни стучат, скатываясь со склона, пока они мчатся на зов Бедокура.

Маргарет наклоняется вперед, у нее жжет напряженные ноги, Отблеск перемахивает через поваленную секвойю, лежащую поперек тропы, и вырывается на ровную поляну. Бедокур стоит на задних лапах, передними упираясь в могучий ствол секвойи и неистово размахивая хвостом. Оглянувшись, он снова лает. Слюна толстыми нитями свисает с его брылей.

Он так доволен собой. Воображала.

– Хватит, я тебя слышу.

Она спешивается. В десяти футах над головой находится ее цель – обычная лиса-огневка, распластавшаяся по обросшей лишайником ветке. Маргарет снимает с плеча ружье и смотрит в прицел. Отделанное деревом тело ружья, гладкое и прохладное, прижимается к ее щеке. От него все еще пахнет маслом и составом для полировки.

Алхимию она презирает, однако в душе у нее всегда находит отклик один из ее фундаментальных принципов. Все сущее, от людей до лис, состоит из одних и тех же первоначальных элементов. Все Едино, и Единое – во Всем. В самой своей основе все они одинаковы, все пытаются выжить.

Ее мать назвала бы этическое приложение такого рода ошибочным или сентиментальным. Однако Маргарет – истинная дочь своей матери, и сентиментальность ей чужда. Истина проста и стоит вне этических норм. Она будет жить, потому что эта лиса умрет.

В перекрестье ее прицела лиса прижимает уши и бьет хвостом. Облегчением было увидеть самую обычную лису, полную готовности сражаться не на жизнь, а на смерть, а не жутковатой отрешенности. Сквозь стук собственного сердца, отдающийся в ушах, Маргарет слышит только шорох ветра в листьях. Как будто приглушенный ропот предвкушения, пробегающий по толпе. Маргарет делает вдох и задерживает его глубоко внутри.

Вот так.

Она жмет спусковой крючок. От гулкого выстрела птицы взвиваются над верхушками деревьев. Маленькое рыжее тельце с глухим стуком ударяется об землю. Лес вздыхает вместе с ней, смахивая волосы ей на глаза. Маргарет приближается к скорченному трупику среди листьев. Они ржаво-коричневые, как запекшаяся кровь. Лиса лежит, свернувшись кольцом – передние ноги к задним, хвост к открытой пасти. Сходство с уроборосом поражает ее. Это наверняка какое-то послание, или предостережение, или…

Нет, хала – не что иное, как животное.

Он не следит за ней и уж тем более не пытается что-то втолковать. Просто у нее развилась паранойя из-за волнений, связанных с охотой, и собственных запутанных чувств к Уэсу.

Маргарет поднимает лису за пушистый хвост, и она повисает у нее в руке тяжело, как кошелек, полный монет. Золотистые глаза свирепы и после смерти, они горят по-прежнему. По мере того как лес забывает о выстреле, в него струйками возвращается жизнь. Каркает ворона. Шебуршит заяц в подлеске. Даже Бедокур решается сдвинуться с места. Подбегает к ней и прислоняется всем телом, чуть не сбив с ног. Когда она похлопывает его по боку, звук получается приятно гулким, как от спелой тыквы-горлянки.

– Молодец. Все у нас получается.

Осталось еще две недели, чтобы вышколить уже почти состарившихся гончую и коня и сделать их лучшими в стране. Случались вещи и похлеще.

Но от шума среди деревьев ей по-прежнему не по себе. Чем дольше она стоит здесь, тем больше крепнет ее убежденность, что ветер и впрямь говорит. Что он делится с ней некой мудростью или предостережением, которых она не в силах понять.

* * *

К тому времени, как они прибывают в Уикдон, сегодняшняя шумиха уже в самом разгаре.

Солнце рассыпает по всему морю светящиеся монетки и кутает каждое дерево в алую шаль. Деревья у самого берега за годы так исхлестал ветер, что они улеглись брюхом на землю, как подобострастные псы. Изгиб этого побережья знаком Маргарет так же хорошо, как бороздки между собственными пальцами, но, кроме береговой линии, сегодня в Уикдоне нет ничего привычного и знакомого.

Это так же удивительно, как тот раз, когда она увидела мать вышедшей из кабинета впервые после смерти Дэвида. Те же кости, та же кожа, натянутая на них, но в глазах появилось что-то новое, мрачное.

Толпы прокатываются по улицам, как вода, выплеснутая из таза. Они бурлят в переулках и образуют водовороты на булыжных мостовых, исполосованных светом факелов, горящих чуть ли не на каждом углу. Дети шмыгают под ногами, щеки у них черные от нарисованных усов, на ремешках сзади болтаются лисьи хвосты. Взрослые, подводя глаза, удлинили их, сделали раскосыми и вырядились в лисьи палантины и шубы. Над головами мигают гирлянды лампочек, трепещут на ветру полоски разноцветной ткани, привязанные к телефонным проводам. Ветер чиркает ей по горлу точно бритвой, острый, холодный и соленый.