Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

«Русская артиллерия вышла на войну с 22-сек. дистанционными трубками устаревшего образца, позволявшими вести стрельбу шрапнелью на дистанцию лишь до 5 ½ км. Проектирование и испытание 34-сек. трубок в Арткоме шло так медленно, а валовое изготовление их, трудное в техническом отношении, так затянулось, что в течение почти десяти лет не могли справиться с этим делом»[156].

Расширить производство было несложно, необходимо было выкупить соседние участки земли, занятые лесными складами. В таком случае к началу 1915 года русские артиллеристы имели бы на несколько миллионов трехдюймовых снарядов больше. «И потеря польского театра войны, — пишет Рдултовский, — не имела бы места».

Реконструкция трубочного завода была провалена в 1908–1909 годах в результате интриги частных предпринимателей, желавших получить государственный заказ на изготовление трубок. Однако претензии оказались технологически несостоятельными.

Возможно, за эту ошибку Военного министерства расплата пришла в феврале 1917 года. Хотя к тому времени завод был расширен, но было поздно.

У ВПК конструктивные отношения с властью складывались трудно: министерский аппарат не признавал вмешательства в свою деятельность новых независимых партнеров, которые к тому же в связи с инфляцией требовали изменения расценок.

Созданием Земского союза и ВПК начало реализовываться оформление параллельной власти промышленной буржуазии, причем опирающейся не только на интересы московских, но и провинциальных деловых кругов. Индустриальная война XX века быстро делала то, что вчера казалось немыслимым.

Косвенно было выражено недоверие петербургской финансово-промышленной группе, тесно связанной с высшей бюрократией и иностранным капиталом. С учетом десятков тысяч действующих кооперативов Союза земств и городов (Земгор) ВПК приобретал организующий гражданское общество характер. Это не могло не оказывать влияние на политические верхи и на армию. Появление на фронте структур Земгора имело огромное значение. Уполномоченные Земгора нашли в офицерской среде поддержку и понимание. В основной массе офицерский корпус русской армии состоял из разночинцев и выходцев из крестьян, тогда как политическая верхушка была аристократической. В конце концов недовольство экономическим и военным управлением приводило к созданию в обществе совершенно новых союзов. Лично Гучков имел обширные связи в военной среде.

Может показаться удивительным, что власти вообще пошли навстречу инициативе деловых кругов. Достаточно было прочесть интервью Гучкова в газете «Утро России» 23 августа 1915 года, чтобы догадаться о неприятностях, которые обещали ВПК.

«Сейчас положение России тяжелое, однако поправимое при условии, чтобы инициатива была в руках сильной власти во главе с сильным человеком. А у нас идут по пути спасения с сильным опозданием…

Нетрудно выпустить толпу на улицу, но это немыслимо в интересах обороны. Более резкие выступления радикальных партий могут повести к нежелательным эксцессам и революционизированию масс. Но в одном кадеты глубоко неправы: они не выдвинули лозунга обновления власти, в чем ощущается острая нужда. Когда кормчий слаб духом, он может быть терпим для штиля, но в момент бури, когда гибнет корабль, власть должна быть взята из неумелых рук».

«Правительство так и не пошло на уступки, требуемые буржуазией. Надежды монополистов на создание Комитета государственной обороны или Главного управления снабжения, а также и специализированного продовольственного органа на правах министерства оказались совершенно беспочвенными. Тем более не были реализованы планы подключения ВПК к системе высших государственных органов регулирования народного хозяйства. В соответствии с царским указом от 17 августа 1915 г. организуются казенно-бюрократические по своей природе центральные органы — громоздкие, неповоротливые и беспомощные Особые совещания (по обороне, продовольствию, топливу и перевозкам)»[157].

Однако те, кому положено, знали о кричащих обстоятельствах снабжения русской армии периода Русско-японской войны.

На одном из докладов ГУГШ, от 10 декабря 1911 года, имелась пометка начальника Генерального штаба, свидетельствующая о недостатке боевых припасов в Русско-японскую войну. Была названа причина: «Во время войны 1904 г. заводы бастовали, и одна из причин, побудивших заключить мир, был недостаток снарядов и невозможность их изготовлять»[158].

Запомним это обстоятельство, история вскоре повторится.

У Шульгина в воспоминаниях есть красочный эпизод его участия в работе Особого совещания по обороне.

«Эти Особые совещания сделаны, если так можно выразиться, вроде как кузня… Кузнец — министр всего министерства. А роль тех, кто работает мехом, т. е. роль „раздувальщиков“, исполняем мы, члены законодательных палат.

Военный министр докладывает…

— В последнее время в Ставке шли подсчеты количества снарядов, необходимого для всего фронта. В настоящее время эти подсчеты закончены. Письмом на мое имя начальник штаба Ставки просит Особое совещание по Государственной обороне довести производство снарядов до 50 „парков“ в месяц.

Среди членов Совещания происходит движение. Это ведь самый важный вопрос. Сейчас решится масштаб дела, а, следовательно, и масштаб войны, 50 „парков“, если считать на „полевые парки“, которые заключают в себе 30 000 снарядов, — это выходит полтора миллиона в месяц. Это много. Но достаточно ли?..»[159]

В итоге бурного обсуждения, благодаря настойчивости депутатов Думы, решено увеличить производство до 100 «парков», и новый начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) генерал А. А. Маниковский принимает поручение.

«Имели же мы эту смелость потому, что Особое совещание состояло из генералов, окруженных самыми влиятельными членами законодательных палат, для которых, как известно, закон не писан… Вообще, размах у нас есть. Например, мы дали заказ на 40 000 000 сапог. Еще „немножко“, и мы осуществим социалистический идеал, по крайней мере в отношении ног: вся нация будет одеваться, обуваться Государством… по заказам Особого совещания по Государственной обороне.

С этой стороны наша совесть чиста. Мы сделали все, что возможно… Свою обязанность „раздувальщиков священного огня“ военного творчества исполняли не за страх, а за совесть.