Берлога - Георгий Мантуров

Отдохнуть после первого захода надо минут десять, не меньше. Походить по предбаннику, на весы встать, головой покачать, что Аришины пироги – вон как сразу на боках то отзываются. Потянуться, до хруста в косточках, расправить плечи и – айда второй раз!

Только недавно еще парилка Семеныча являла собой царство умиротворения и тихой неги. Сидели тогда мужики, привалившись спиной к стенке, прикрыв глаза, лениво перебрасываясь отдельными фразами, физически ощущая, как зимний озноб постепенно вытесняется из тела сухим банным жаром, начиная с шеи, плеч и дальше вниз до самых кончиков пальцев на ногах.

Сейчас в парной появилась деревянная, схваченная медными обручами кадка с запаренными в ней вениками. Веники разные, на любой вкус: березовые, дубовые, проложенные веточками эвкалипта, липы, можжевельника и еще бог знает какие.

Дубовые веники – широкие, разлапистые, чтобы лучше нагнетать жар, березовые поуже, но зато пахучие и целебные, не сравнить с дубовыми. Все веники не фирмой вязаны, а мастером настоящим: не легкие и не тяжелые, а по руке, ухватистые. Листочки на них расправились, залоснились, только вскинуть его над головой, потрясти, и – готов к делу!

Прощай, финская сухая сауна, скучно с тобой русскому человеку!

А ну, ковш из кадки, где лежали веники – на камни! Другой ковш – на стены! Сыро становится в парной, горячо! И сначала робко, потом все шибче зашлепали горячие влажные листья по голым телам. Через минуту ничего уже здесь не напоминает бывшее царство тихой неги: хлещут веники разом, хлещут вразнобой!

Уханье, кряхтенье, шипенье пара, стоны блаженства!

Вот один, обессилев, не выдержал, лег ничком на верхний полок, уткнулся лицом в душистые березовые листья. Второй, окунает свои оба веника в кадку и проводит ими, горячими и влажными товарищу по всему телу от затылка до пят. Затем поднимает оба веника и с торчащей вверх бородой на секунду становится похож на молящегося язычника. Он трясет вениками, набирает сверху жара, бешено крутит ими над малиновой спиной и, наконец, обрушивает их оба на лежащего!

На лопатки! На ребра! На поясницу!

Выгнать хворь, какая есть, отпугнуть ту, которая только собирается!

По икрам, по пяткам, по ляжкам! По всем косточкам, чтобы до самого их костного мозга дошел целебный березовый жар!

Уже не хватает воздуха, уже сердце готово выскочить из груди у обоих, – тогда все, шабаш! Все веники в кадку и – на выход.

И тогда вот он – главный момент и апофеоз всего – купель с ледяной водой! Нет купели – всегда найдется шайка или ведро на худой конец. Главное, чтобы окатиться сразу, с самой макушки.

Каждая жилочка вздрогнет тогда от восторга, дух захватит, как будто в пропасть летишь, и кто хотя бы раз попробовал такого счастья, никогда уж не откажется его повторить.

Потом уже можно и в тепленький душ, смыть там с себя прилипшие листья, постоять, расслабиться после ледяного водопада.

Потом можно в предбаннике лечь на лавку и накрыться с головой чистой простынкой, пахнущей горячим утюжком.

Накрыться, закрыть глаза, лежать и прислушиваться, привыкать к своему новому телу.

Еще из поезда Женя позвонила домой матери и обрадованная сообщила Димону, что мать трезвая.

– Ну, теперь, может, полегче будет – задумчиво сказала она, – теперь она будет виноватая. И тихая будет еще долго.

– Вот и кодируй ее пока она виноватая, – посоветовал Димон, – капай ей на мозги каждый день, может, согласится!

Москва встретила их хмурым петербургским утром. Как будто и не уезжали они из Питера. Или из Москвы? Все перепуталось в голове. Вокзалы одинаковые, погода одинаковая, люди тоже одинаковые – серые, хмурые и озабоченные.

Усталые и невыспавшиеся, они вышли на площадь трех вокзалов. Димон взял Жене такси до Матвеевского, сам решил ехать на метро, почему-то надоели машины.

– Все было здорово, – сказал он, целуя ее на прощанье. – Тебе понравилось?

– Ага, – сказала она, – только устала страшно. Чувствую себя как жареная утка-путешественница. В голове полная каша с малиновым сиропом. Ну, все, давай. – Она поцеловала Димона. – Я тебе позвоню.

Дома Димона ждал Антон. Он был уже одет в зимние штаны и свитер.

– Дим, мама с папой в магазин уехали, а мне сказали тебя ждать. А я на каток хочу, а они сказали, что можно только с тобой, а тебя все нет и нет!

Димон с большим удовольствием сейчас залез бы в душ, потом поел бы чего-нибудь да завалился бы спать, но Антон не отставал.

– Ну, Димочка, ну пойдем. Я все уроки сделал и ковер пропылесосил, ну пойдем же! – ныл он.

– Отстань, – пытался отбояриться Димон, – устал я, не видишь?

– Да? А про гангрену забыл?

Это был удар ниже пояса. Уже полгода прошло, а вот до сих пор чуть что – напоминает!

Он тогда невероятно достал Димона какой-то ерундой, они поругались, и Антон ушел на кухню. Через минуту оттуда донесся его рев, оказалось, он с горя пытался открыть сгущенку и поцарапал палец открывалкой. Испугавшийся Димон прибежал на кухню, но, увидев, что это простая царапина, успокоился. Но Антон не утихал:

– Болит! Болит! – канючил он, – это ты во всем виноват, из-за тебя все получилось!

– И в кого он такой вредный? – недоумевал Димон, – да успокойся ты, чего разорался? Подумаешь царапина!

– Ты во всем виноват! Все маме скажу! – действовал на нервы Антон, – ты посмотри, какая у меня рана!

– Да никакая это не рана, – пытался успокоить его Димон.

– Рана! Рана!

– Да не рана это у тебя.

– Как это не рана? А что же это тогда?

– Гангрена! – злорадно ответил Димон. Сдуру, конечно, сказал, но так Антон его разозлил!

Антон от удивления на секунду умолк.

– А что это такое?

В Гугле посмотри, не маленький, – не придумал ничего умнее Димон, – там и картинки должны быть!

Через минуту он горько пожалел о своей дурацкой шутке. Антон снова ненадолго умолк, но потом рев раздался еще более оглушительный. Картинки, по-видимому, оказались впечатляющими! В это время в квартиру, как назло, входили родители.

– Мама, мамочка! У меня гангре-е-ена! – орал Антон. – Мне руку теперь отре-е-ежут!

Испуганная мать бросилась к нему.

– Господи! Да кто тебе сказал такое?

– Дима сказал! И в Гу-у-угле написано. Там карти-и-инки!

Успокоить его удалось только через полчаса. Димону потом от отца влетело по полной.

– Ты подумай, сколько тебе лет и сколько ему! – втолковывал отец, – разве можно так с маленькими? Какой же ты жестокий!