Больше, чем страсть - Татьяна Алюшина

Но по нынешним временам заложников у гостеприимных хозяев поубавилось, это вам не кровавые девяностые.

– Ну что, – усмехнулся Казарин невесело и тут же скривился от боли в разбитой губе и пересохшем горле, прокашлялся надсадно и закончил фразу: – Получил ты, Казарин, люкс в единоличное пользование, – снова закашлялся, сплюнул сгусток крови и просипел: – Располагайся. Ибо под Женевскую конвенцию ты тут, Казарин, на хрен, не попадаешь.

К вечеру пошел дождь, который быстро перерос в ливень, оказавшийся и спасением, и серьезной неприятностью для Даниила. Он подставлял под теплые струи свое избитое лицо, стараясь смыть запекшуюся коростой кровь, хватая воду ртом, чтобы напиться. Снял порванный пиджак, стянул с себя изначально бывшую белой футболку, подставлял ее под дождь и тер ею лицо, волосы, торс, выжимал и повторял процедуру, постанывая от боли во всем теле. Обнаружив, что вода скапливается на дне ямы и не спешит просачиваться вглубь через каменную подушку, он понял, что это грозит стать настоящей проблемой. Дождь все шел, уровень воды все поднимался. Он доходил Даниилу уже до колен, а вода все прибывала. Странно, но она оказалась почти прозрачной, хотя и стекала по стенам колодца ручьями. Казарин разделся, прополоскал все вещи, потер еще раз тело футболкой, как мочалкой, снова оделся.

Дождь пошел на убыль, когда вода в яме дошла Казарину до талии, а вскоре и совсем прекратился. И через какое-то время, запрокинув голову вверх, Даниил вдруг увидел на черном небе огромные яркие звезды и кусок серебристой россыпи Млечного Пути там, за квадратной решеткой его тюрьмы.

Эту ночь он провел на ногах.

Проваливался в сон, падал в лужу, захлебывался водой, поднимался, вставал и снова засыпал. В один такой момент Даниил упал и уже не смог встать, к счастью, вода почти ушла, он перевернулся на спину и провалился в сон.

В эту его первую ночь в яме ему приснилась она. Первый раз.

– У вас здесь есть что-нибудь выпить? – прервав рассказ, прокашлялся и спросил Даниил.

– Есть, – кивнула Надя, указав на сервант, стоявший у одной из стен. – Там бар.

Казарин поднялся, подошел к серванту, долго что-то там выбирал, затем спросил, не оборачиваясь:

– Ты будешь?

– Что ты выбрал? – уточнила предложение Надя.

– Я бы коньячку немного принял, – повернулся он к ней с бутылкой коньяка в руке.

– Нет, – отказалась Надежда, – я не пью крепкое, только сухие вина иногда.

– Тогда тебе сухого, – решил вопрос Казарин.

И вернулся к столу, неся две бутылки: коньяк и вино и два бокала во второй руке. Надюха смотрела на него, замирая от сострадания и поражаясь его мужеству, о силе которого и не подозревала.

Она боялась спугнуть его выстраданную откровенность каким-нибудь ненужным вопросом или замечанием и все смотрела на Даниила, поражаясь, как много она о нем не знала, не понимала. А бралась судить по молодости, непониманию и от обиды.

Казарин открыл бутылку вина, налил в бокал и протянул ей, потом щедро плеснул себе коньяка в пузатый коньячный бокал, сел, откинувшись на спинку дивана, сделал большой глоток, не предложив никакого тоста. Помолчал, глядя в глубину своего бокала, медленно поднял голову и посмотрел вдаль, за пределы стен, невидящим настоящего взглядом, проживая то страшное прошлое заново…

В ту ночь, когда он спал на мокром осклизлом полу ямы, ему первый раз приснилась она – Надежда Петрова.

Ее бледное лицо, обрамленное волнистыми каштановыми локонами, свободно спадавшими на плечи, лицо загадочной женщины эпохи Возрождения вдруг выплыло из темноты, окутавшей его сознание, становясь все более и более четким. Она смотрела на него своими невероятными глазами цвета дикого янтаря с темными крапинками, и слезы, скапливающиеся в них, делали эти глаза нереально большими, космическими, переполненными любовью и болью…

– Так нельзя! – сказала она, и две большие слезы, выкатились из ее глаз. – Ведь жизнь тебе воздаст! Жизнь обязательно воздаст! Не бывает по-другому!

Казарин реально почувствовал всю боль и муку, что переживала эта девочка в тот момент и… и ее любовь! И потянулся к ней, потянулся – попросить прощения, рассказать, что искал ее, и даже решил, что они могут пожить вместе, и так хотел утереть ее слезы!

Но Надя стряхнула их сама тыльной стороной ладони, и выражение ее лица сделалось вдруг сосредоточенным и немного суровым, она наклонилась к нему совсем близко, так что Даниилу показалось, что на всем свете есть только эти ее загадочные янтарные глазищи, и громко, четко приказала, как хлестнула словом:

– Вставай!

– Мн-а-а-а! – резко вдохнул он от неожиданности, выскакивая из сна в реальность.

И проснулся.

И сразу же почувствовал, что ужасно замерз – от переохлаждения его колотило, губы дрожали, а в животе ощущался комок льда. Казарин попытался сесть и не смог сделать этого с первого раза.

И вот тогда он отчетливо понял, что происходит. Ночью температура в горах даже летом часто опускается довольно значительно, а в сырой яме она так вообще упала на порядок по сравнению с дневной жарой. Все его тело болело совершенно немилосердно, и к этой боли добавилось чувствительное переохлаждение – мокрая одежда усиливала этот процесс, а то, что он несколько часов лежал неподвижно на влажной земле, усугубило ситуацию.

Казарин перевернулся и встал на четвереньки. Постоял так, отдышался, собираясь с силами, и заставил себя подняться на ноги…

– А-а-а-ах, ты ж, твою!.. – подбодрил он себя матерно.

Прислонился к стене, стараясь выровнять дыхание после рывка.

Надо двигаться, отчетливо понял Даниил. Это единственное спасение, иначе он тут замерзнет к чертовой бабушке! Или воспаление легких схватит и окочурится.

– Двигаться! – приказал он себе.

И заставил орущий от боли организм подчиняться. Шаг за шагом, вот так! По кругу, по кругу, придерживаясь рукой за стену, – давай! Один шаг, другой, третий… десятый… тридцатый!

Неподвижное, закостеневшее, болезненное тело понемногу разрабатывалось, отходило от окоченения. Казарин все ходил, ходил, страхуя себя рукой о шершавую поверхность стены, ноги скользили и разъезжались на склизком полу, на летние стильные ботинки налипла грязь, усугубляя тяжесть, но Казарин упорно продолжал ходить.

И думал, думал. Думал…

Сдаваться он не собирался – хрен вам, обсеритесь!

Если бы он сдавался, когда на кону стояла его жизнь, то это был бы совершенно другой человек – не он! Не первый раз фортуна выкидывает ему не самый лучший расклад. Правда, нынче это что-то особенное! Расстаралась судьба выкрутасами!

Ну что поделаешь – будем танцевать от того, что есть. Итак, что мы имеем? Ну, для начала стоит признать очевидное: он конкретно в жопе – в некой дыре в горах, что, в общем-то, одно и то же. Это, так сказать, отправная точка отсчета. Самое дно.