Жди, за тобой придут - Владимир Романенко

Дело было в том, что, пока Костя ехал к Борьке в Измайлово, желание делиться с кем-либо своим новым видением мира у него потихоньку прошло.

«Зачем людей понапрасну травмировать? Я ведь ещё сам толком не разобрался, что же такое в действительности со мной произошло. Да и не поймёт никто моих восторженных рассказов через неделю после Оксаниной смерти».

Когда Костя вошёл, заранее придав своей физиономии как можно более суровый вид, Борька тут же принялся успокаивать его и делал это настолько проникновенно, что едва не прослезился.

Для Кости же в Борькиных словах слышалось теперь что-то новое и не очень приятное. Вернее, слова-то как раз были правильными; мимику, жесты и интонацию в своих соболезнованиях хозяин квартиры выдерживал. Но от всего этого веяло пустотой.

Борька спросил о Костином самочувствии и о том, как он справился с нечеловеческим напряжением последних дней.

— Напряжением? — удивился Костя. — Ты о чём? Я вовсе не напрягался.

— Ладно, ладно. Не хотел тебя обидеть. Прости!

— Да перестань ты, Борь! Зарыдай ещё, как старушка-плакальщица на похоронах.

Теперь Борькин тон его действительно раздражал.

«Нельзя же быть таким лицемером! Ну, сказал пару жалостливых фраз для приличия — и можно после этого общаться по-людски».

Вслух Костя ничего подобного говорить, однако, не стал.

Через некоторое время его, наконец, осенило: проблема заключалась в нём, а не в Борьке; точнее, в его, Костиных, новообретённых «сверхъестественных» талантах.

Старый и надёжный товарищ вовсе не выродился в двуликого Януса. Суть явления объяснялась иначе: в результате своего метафизического опыта Костя приобрёл способность чувствовать в душе приятеля то, в чём Борька, даже будучи вывернутым наизнанку, никогда в жизни себе бы не признался.

Как только Косте, наконец, открылся смысл происходившего, ему сделалось даже неловко. Он решил всё-таки поведать Борьке кое-что из своих переживаний.

И тут его ждал ещё один странный сюрприз: как бы Костя ни старался, в какие выражения ни облекал детали своего рассказа, Борька упорно отказывался понимать смысл передаваемой информации.

Складывалось такое впечатление, как будто Костя разговаривал с ним на санскрите или языке древних шумеров. Борька вертел головой по сторонам, как озабоченный попугай, ёрзал, кряхтел, откашливался, то и дело вскакивал, чтобы поправить спадающее от его хаотичных движений покрывало, затем брал с журнального столика записную книжку и начинал что-то пристально в ней разглядывать.

Спустя двадцать минут он не выдержал и сознался, что совершенно не может сконцентрироваться на Костиных словах.

И вот ведь чудо: стоило им только переключиться на более привычные темы, как у Борьки проснулась его естественная способность воспринимать услышанное и вполне адекватно реагировать.

Убедившись в полной дееспособности друга, как разумного существа, Костя ещё раз попытался заговорить с ним об иллюзорности физического мира, однако не прошло и минуты, как Борька снова погрузился в непроницаемый блэкаут, главным симптомом которого по-прежнему была ни чем не обоснованная, мартышечья суетливость.

«Ах, вот, значит, как! — заключил Костя, потеряв всякую надежду на контакт. — Тайна защищает самоё себя? Любопытно… О, сколько ж нам открытий чудных готовит просветленья дух…».

А открытий в ближайшие дни последовало действительно не мало.

Глубинная неискренность, являющаяся следствием исконно амбивалентной природы человеческих эмоций, была присуща не только Борьке. Абсолютно все, с кем Косте пришлось разговаривать в первые недели своего нового, «постмортального», бытия, точно стендовые модели homo sapiens, выказывали фатальную разобщённость между мыслью, словом и делом.

Там, где была забота, обязательно присутствовала неприязнь. Тёплые и, казалось бы, вполне дружественные слова опирались на скрытую душевную чёрствость и безразличие. Щедрость шла рука об руку со скаредностью. Смех являлся отражением сердечной грусти, а вербально выраженная печаль и сострадание свидетельствовали о тайном удовлетворении чужими бедами или даже откровенном злорадстве.

Оппонент мог, зачастую, вполне серьёзно разглагольствовать о своих намерениях или планах, при этом не больно-то веря собственным клятвам и полагая, что в реальности поступит иначе, однако дальнейшие события иногда показывали, что он не только нарушал им же самим данные обеты, но и действовал вопреки тому, что загодя выстраивал у себя в голове. В таких случаях обмануть Костю было невозможно.

Один преподаватель, снискавший себе репутацию лютой ненависти к плохо успевающим студентам, заявил как-то в ответ на Костину просьбу о переносе экзамена, который тот пропустил из-за гибели жены, что постарается принять его в начале июля, хотя именно на это время он уже выхлопотал путёвки в подмосковную Рузу для себя и своей жены. Костя тут же смекнул, что адепт просвещения пытается самым наглым образом его кинуть, хотя сразу почувствовал, что сдача всё-таки состоится.

— Спасибо, Валерий Палыч, — заявил он, не моргнув глазом. — Мне бы подошел любой день с третьего по седьмое, если вас это тоже устраивает.

— Да, вполне.

Пятого июля он сдал свой экзамен Валерию Палычу, который, не выдержав мук совести, специально для него приехал из Рузы в Москву. Так Костя смог разглядеть в душе профессора то, что было неведомо даже ему самому.

Кроме исключительной проницательности в делах людских, новоиспечённый провидец стал поразительным образом угадывать будущие события.

До Нострадамуса ему, конечно, было далеко, да и заглядывать во тьму грядущих столетий у Кости не возникло пока насущной необходимости. Но предсказать, к примеру, наличие или отсутствие пива в каком-либо конкретном магазине города Москвы, оценку, которую кто-то из знакомых должен был получить на экзамене, и некоторые новости, передаваемые по телевизору, он мог практически безошибочно.

Однажды, стоя в компании сокурсников на задней площадке автобуса, застывшего на очередном перекрёстке, он вдруг с интересом начал разглядывать жёлтый пикап, водитель которого нервно курил.

— Через минуту эта машина разобьётся…

Его попутчики засмеялись и до следующего перекрёстка обсуждали нелепость подобных предсказаний. Но каково же было их удивление, если не сказать, шок, когда они увидели тот самый пикап, пытавшийся за мгновения до этого проскочить на жёлтый свет, раздавленным в лепёшку под огромными колёсами стотонного БелАЗа.

Костино присутствие нередко провоцировало явления полтергейста в тех домах и квартирах, где о мистических проделках барабашек и домовых никто не слышал.

Другую свою странность он обнаружил в один из жарких июльских дней, когда асфальт на улице плавился, и даже на берегу Клязьменского водохранилища, при наличии пива и регулярных омовений, спастись от угнетающего зноя было практически невозможно.