Испытание временем - Виталий Храмов

– Я так и сказал. Всё – просто и сложно. Самые важные вещи – простые, а простые – всегда тяжёлые для понимания. И будет чудо. Чудо – это просто. Когда умеешь. И чудо – сложно, когда даже не понимаешь как.

– Ты про это чудо говорил?

– Про это, Санёк.

– Ты впервые меня назвал по имени.

– Бывает, – пожал я плечами, вздохнул, – я не знаю, как тебе ещё объяснить? Как объяснить словами слепому, что такое радуга? Как словами пересказать глухому, что такое симфония? Как словами научить девственника, как женщину довести до оргазма?

– А это при чём? – удивился мой собеседник.

– Да то же самое. Прочуять это надо. Прочувствовать. Самому. Научиться. Научиться концентрироваться на задаче – отринув всё прочь. Научиться контролировать свой разум, своё тело. Как тебя я научу? Если ты не желаешь даже?

– Желаю!

– Выброси мусор!

– Как? – закричал он.

– Вот так! Возьми и выброси! – проорал я в ответ.

– Я даже не понимаю, о чём ты! – кричал он. А он разозлился.

– А я о чём? Даже не хочешь.

– Пошёл ты! Развел тут шаманские танцы! «Очисти разум»! Тьфу! – Он отполз от меня.

– Используй силу, Люк! – прошептал я.

Тот тоже не понимал. Пока не торкнуло. И я не понимал. И до сих пор не понимаю. Использую. Интуитивно. Не понимая механизма. Как мой трёхлетний сынишка загружал компьютер, загружал нужную игрульку, запускал именно своё сохранение и играл в стрелялки. Не зная ни одной буквы. А что – к чему? Как тебя, лошадь, научить тому, в чем сам ни бельмеса?

Тряхнул головой, вышвыривая этот разговор из оперативной памяти. Пора вернуться к нашим баранам, то есть румынам. Они как раз пошли в атаку.

У меня заправлена лента, где каждый четвертый патрон – трассер. Пристрелочная, наверное. Дал две короткие очереди. И ещё две. Не в румын – они ещё слишком далеко. Не умею я стрелять из пулемёта навесом. Не гаубица, авось. Это я проверил точность прицела. Результат меня устроил.

Навалился грудью на земляной стол, положил щёку на приклад, смотрю на цепи солдат противника вдоль ствола. Мыслей – ноль. Планов – ноль. Страха и волнений – ноль. Тысячи их там. Нам – гарантированный карачун. Может, там, за селом, их и порубают в фарш, но нам это уже будет фиолетово. Страха – ноль. Волнения – ноль. Так надо! А раз надо, значит, надо.

Да, пою. Да, громко. Нам песня не только строить и жить помогает. Но и ломать, и погибать. Погибать – так с музыкой!

* * *

Вот-вот-вот! Цепь солдат выползла из низинки на «удобное» место. Для меня удобное. Для них, соответственно, нет. И вижу – некоторые это поняли. Цепь сломалась, некоторые рванули вперёд бегом, а не шагом. А то идут, как белые офицеры в кино «про Чапаева». Пулемёт в моих руках бьётся в станине, посылая росчерки трассирующих пуль в противника, пламя рвётся из пламегасителя. Высадил всю ленту, быстро снял пулемёт со станка, собрался бежать, столкнулся с библиотекарем, что бежал навстречу, увешанный пулемётными лентами, как матрос, штурмующий институт благородных девиц в Смольном.

– Ходу, ходу, – кричу, перепрыгивая через него. Чую, что лицо моё имеет глупое выражение – от глупой довольной улыбки. Очень уж удачно легла очередь по цепи румын. Вся лента – по всей цепи, по серединам корпусов. Складывались, как картонные корпусные мишени. Вся лента. Вся цепь. Редкий на войне случай. У меня – впервые. Поэтому такой радостный. Доволен удачей.

Убил несколько десятков человек – радуюсь. Маньяк!

Их сюда никто не звал! Они шли меня убивать!

К сожалению, больше такой удачи мне не перепадало. И противник больше не ходил в «психические атаки», передвигались рывками, отдельными группами, единично. Пристреляться как следует не давали. Дашь три-четыре короткие очереди – сразу пули начинали жужжать сердито вокруг.

Да и пушкари наши как-то быстро отбили у них охоту кучковаться. Сразу упомяну работу артдивизионов сторон, потому что мне было не до них. Пушкари работали с огоньком. И наши, и не наши. Молотили знатно. Снарядов никто не жалел. Наши не жалели, чтобы сдержать, румыны не жалели – всё одно не вывезти. Уничтожали боезапас. Перекопали снарядами всё поле боя, всю округу. Село разбили полностью. Что могло гореть – горело. Что не могло гореть – тоже горело. Даже печей на пепелищах не осталось.

Горные орудия прожили короткую, но насыщенную, получасовую жизнь в аду. Они били прямой наводкой. Практически в упор. Каждый выстрел – попадание в цель. Короткоствольные пушки давали малый импульс снарядам. Дальность орудий была низкой. Пробивная сила – ещё меньше. Но снаряды летели по крутой параболе, ложились в ряды противника чуть ли не как мины – чуть ли не сверху. Осколки летели богато, вдоль земли, собирая свой кровавый урожай. И не было от горных пушечек спасения. Ни в складках местности, ни в ямах, ни в воронках – везде они доставали. Ухали на головы сгруппировывающихся для атак румын.

К сожалению, огневые маленьких, гордых, как горные птицы, горных орудий быстро вычисляли, накрывали. А у них даже орудийных щитов не было. Герои пушкари те!

У румын наибольшее беспокойство нам доставили корпусные орудия. Они не были видны. Били откуда-то с закрытых позиций. Но били мощно, часто. И смертоносно.

Ещё румыны катили свои ПТ-орудия. Те самые мелкашки, что обескровили приданные нам бронеавтомобили. Совсем мелкие. Совсем бесполезные против окопавшейся пехоты. Расчёт – пять-семь человек. Кучкой. Пыжатся, катят. А вдруг русские Т-34? Одним словом – печеньки. Одной очередью останавливал их мучения. Щита как такового у орудия нет. Он есть, но чуть больше щита «максима», пулемёта. Укрыться им негде. Пусть я и не убивал всех, говорю же, одной очередью всех – редчайшая удача, но орудие оставалось на месте, трупы лежали, раненые отползали. Живые – прятались. ПТОшники даже не пытались со мной перестреливаться. Понимали прекрасно: 40-мм пулька против пехоты в окопе – бесполезна. Так что пушка оставалась на месте, пушкари пытались жить, как пехота.

Ещё славно покуражились миномётчики. С обеих сторон. Только вот беда – у наших боезапас, наверное, иссяк. Через несколько часов заметил, что разрывы мин в рядах румын стали редеть. Я уже различать по разрыву мину от снаряда научился. А вот по штрафной роте – миномёты как лупили, так и лупят. Одно радовало – миномётчики румын не немцы. Не такие заковыристые умельцы. Попадания в сами окопы редкость. А это в миномёте самое страшное. Большая часть румынских мин разрывалась снаружи. И то хлеб.

Теперь про меня и пехотную сторону боя. Тут было всё просто – высунулся, наметил цель, выставил пулемёт, прицелился – или подождал цель, построчил, нырнул в окоп – бежишь в позе «зю». Отсель – тудой! И живее, живее! Про миномёты уже говорил.